ОДНА, НО ПЛАМЕННАЯ СТРАСТЬ – КНИГИ! Стефан Цвейг о старом букинисте Менделе

ДУШАНБЕ, 19.01.2019 /НИАТ «Ховар»/. Великий австрийский писатель Стефан Цвейг принадлежит к той категории мастеров художественного слова, чьи произведения могут перечитывать все, независимо от возраста и социального статуса, всякий раз восхищаясь талантом автора и находя что-то новое. Это я знаю по себе. Одной из самых превосходных новелл Цвейга считается «Мендель-букинист». Ее герой, тихий еврей из Галиции Якоб Мендель, одержим одной, но пламенной страстью — это книги. Услугами его, старого букиниста, пользуются книголюбы, в том числе и университетские профессора. Менделя не интересуют деньги, он даже не знает, что происходит за стенами венского кафе, где стоит его рабочий стол. Мысли его заняты книгами и только ими. В годы Второй мировой войны его арестовывают фашисты и обвиняют в шпионаже, обнаружив, что он отправил открытку в Париж в ответ на запрос владельца книжного магазина.

Бесхитростного и бескорыстного Менделя два года держали в лагере, где он страдал от того, что его лишили любимого занятия – колдовства над книгами. Из лагеря он вернулся сломленным человеком. Ниже мы печатаем фрагмент из упомянутой новеллы.

«Привел меня к нему старший товарищ по университету. Я в ту пору интересовался еще и ныне малоизвестным последователем Парацельса, врачом и магнетизером  Месмером,  но  без  особого успеха;  основные   труды,   посвященные   его   деятельности, оказались недостаточными, а  библиотекарь,  к  которому  я  по неопытности  обратился,  сердито  пробормотал,  что  указывать литературу надлежит мне, а не ему. Тогда-то мой товарищ в первый раз упомянул имя букиниста.

— Я сведу тебя  к  Менделю,  — пообещал он. — Этот человек все знает и  все  достанет,  он раздобудет тебе редчайшую книгу из любой антикварной  лавчонки в Германии. Это самый толковый человек в  Вене  и  к  тому же большой оригинал, допотопный книжный червь вымирающей породы.

Мы вместе отправились в кафе «Глюк», там он сидел, Мендель-букинист, в очках, с всклокоченной бородой, весь в черном, раскачиваясь точно темный куст на ветру. Мы подошли к нему — он нас не заметил. Он сидел и читал, раскачиваясь над столом точно поклонник Будды;  за  его  спиной  болталось  на крючке поношенное черное пальтишко, из всех карманов которого торчали журналы и записки. Чтобы привлечь его внимание, мой приятель  громко  кашлянул. Но Мендель продолжал читать, уткнувшись носом в книгу; он нас упорно не замечал. Наконец, мой товарищ постучал о мраморную доску стола, громко и сильно, как стучат обычно в дверь; тогда лишь Мендель поднял голову, машинально сдвинул на лоб громоздкие очки в стальной оправе, и из-под взъерошенных пепельно-серых бровей уставились на нас удивительные глаза — маленькие, черные, живые глазки, острые и верткие, как змеиное жало. Мой приятель представил меня, и я изложил свою просьбу, причем к этой  хитрости  я  прибег  по настоятельному совету приятеля — прежде всего излил свой гнев на библиотекаря, не пожелавшего мне помочь. Мендель откинулся на спинку стула и не спеша сплюнул. Потом отрывисто засмеялся и заговорил с сильным восточным акцентом:

— Не пожелал? Нет, не сумел! Это же паршивец, это же несчастный старый осел. Я знаю его вот уже двадцать лет. Вы  думаете, он чему-нибудь научился? Жалованье класть в карман — только это они и  умеют! Им бы кирпичи таскать господам ученым, а не над  книгами сидеть.

После того, как Мендель таким образом отвел душу, лед был сломан, и  он  приветливым  жестом  пригласил  меня  к  своему испещренному  заметками  мраморному  столу,  к  этому  еще неведомому мне алтарю библиофильских откровений. Я коротко изложил  свои  пожелания:  труды   современников   Месмера   о магнетизме, а также более поздние книги и работы за и против месмеризма; когда я  кончил,  Мендель  прищурил  на  мгновение левый глаз, в точности так, как стрелок перед выстрелом. Но только на одно-единственное  мгновение;  и тотчас  же,  словно читая незримый каталог, Мендель перечислил два-три десятка книг, называя издателя, год издания и приблизительную цену. Я оторопел. Хоть я и был предупрежден,  ничего  подобного   не ожидал.

Мое  изумление,  видимо,  обрадовало  его,  ибо  он продолжал  разыгрывать  на  клавиатуре  своей   памяти   самые удивительные библиографические вариации  на  ту  же  тему.  Неугодно ли мне кое-что  узнать  и  о  сомнамбулистах  и  первых опытах гипноза, о Гаснере, о заклинании беса, о христианской науке  и  о  Блаватской?

Снова  посыпались  имена,  названия, сведения; теперь только я  понял,  на  какое  небывалое  чудо памяти я наткнулся в лице Якоба Менделя;  это  был  подлинный ходячий универсальный каталог. Потрясенный, смотрел я на этот библиографический  феномен,  втиснутый  в  невзрачную, даже неопрятную  оболочку галицийского  букиниста. С легкостью выпалив  около  восьмидесяти   названий,   он   с   наигранным равнодушием, но явно довольный тем,  что  так  хорошо  удалось козырнуть,  стал  протирать  очки  носовым  платком,  некогда, вероятно, белым. Чтобы хоть немного оправиться от изумления, я робко спросил, какие из этих книг он берется мне  достать.

— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал он.

—  Приходите завтра.

Мендель к тому времени уже кое-что достанет вам; чего нет в одном месте, найдется в другом; у кого голова на плечах, тому и счастье».

                                                                            Подготовил к печати:
Мансур СУРУШ,
литературный обозреватель НИАТ «Ховар»