НА ВОЙНЕ И СПОРТ ПОМОГАЛ

            посвящаю             своему школьному учителю физкультуры             Душанбе, 30 января. (НИАТ «Ховар», Олег Соболев). — Очерки, которые я пишу, отражают мои встречи с интересными людьми, произошедшие на земле Таджикистана, на которой я живу более 55 лет. Но ведь были встречи и другие, на другой земле. Прежде всего, хочу вспомнить своего школьного учителя физкультуры, с виду незаметного, немногословного Игоря Сергеевича Канышева, лет пять превращавшего меня в стройного юношу из горбатого и тощего пацана.             Школьные спартакиады и фестивали запомнились мне на всю жизнь. О них я вспоминал и когда в 1942 году стал солдатом действующей армии. Тут уж о спорте не думалось.            А почему, собственно, было не думать? Спорт только помог мне во время блокады Ленинграда. В детстве начинал с самого простого.             Как и все мальчишки, бегал наперегонки, бросал камни, гонял мяч. С пацанами, вооружившись деревянными шпагами и щитами, мы, как спартаковцы, бились с легионерами. Играли в казаки-разбойники, в лапту (хорошая, кстати, сказать, была игра — тут и бег, и точность удара по мячу, и меткость при метании его по движущейся цели).             В школе в мою жизнь стал входить и настоящий спорт. Кроме уроков физкультуры, в Петергофской школе им. Веденеева, где я учился, были организованы секции. Зимой занимались гимнастикой и лыжами, летом — лёгкой атлетикой.Был у нас преподаватель и тренер Игорь Сергеевич Канышев. Серьёзный мужчина, который работал с группами или отдельными спортсменами. Мы с ним в 41-м вместе оказались добровольцами истребительного батальона.            Тогда я узнал, почему наш физрук не был призван в действующую армию. Оказалось, что у него «белый билет», то есть документ, полностью освобождающий от военной службы. У Канышева была давнишняя травма позвоночника и была очень заметна его сутулость.           Видно, по этой причине его и списали. А в истребительном батальоне требовалось только желание идти на фронт. Кстати сказать, в Ленинградской области во время войны было создано 90 таких истребительных батальонов и они с честью выполнили свою задачу по несению службы в прифронтовой полосе, по борьбе с диверсантами и шпионами, которых засылал противник.            Нашему батальону довелось почти целые сутки повоевать и на переднем крае, когда в отступающих войсках 8-ой армии образовался разрыв фронта. Сюда и был выведен наш батальон, а когда мы получили приказ отойти, потребовалось прикрытие. Тут отличился Канышев.            Оставленный в заслоне, он задержал со своим взводом продвижение целого батальона гитлеровцев, за что был награждён орденом Красной Звезды. Но это уже во время войны, а тогда, на уроках, он внимательно наблюдал, чего стоит каждый пацан, и если находил способности к какому-либо виду спорта, предлагал им заняться поосновательнее. У меня неплохо шла гимнастика, и Канышев включил меня в команду мальчиков, которой предстояло выступить на городских соревнованиях в Ленинграде за сборную города Петергофа.             Показал он нам упражнение на кольцах: из виса выжим в упор на кистях, кувырок вперёд в вис согнувшись и подъём разгибом с последующим соскоком на замахе. Помню это упражнение до сих пор. Ну, начал я его выполнять и во время кувырка вперёд потные ладони не удержали колец, а мата внизу не было.             Я спикировал головой в пол. Услышал только деревянный треск и отключился. Открыл глаза — Игорь Сергеевич сидит рядом, глядит строго и спрашивает:            — Ну, как?           — Нормально, — говорю и лезу снова на кольца.            — Когда руки потные, магнезией присыпать надо, понял?.            Я понял и так потом отработал упражнение, что в Ленинграде, в зале спорта Кировского завода получил от судей за него 9,5 баллов. Для такого третьеразрядного гимнаста, как я, это было, конечно, здорово. Да, высококлассным гимнастом мне стать не довелось.            Наверно, слишком много времени отнимали другие спортивные интересы. И Канышев это заметил. Он оценил, что у меня неплохой бег и хорошая резкость движений.           Стали тренировать спринт, метания гранаты, копья, диска, и особенно — прыжки в длину. Годик таких направленных занятий дал немало. Лето 1938 года оказалось для меня урожайным на достижения.            На стадионе «Динамо» мы участвовали в городских соревнованиях по лёгкой атлетике. По гранате я оказался вторым с результатом 53 метра, а по прыжкам в длину показал результат 5 метров 57 сантиметров. Это означало, что установлен новый рекорд Ленинграда для мальчиков 14-15 лет.           На фотографии, которую сделал И. Канышев и подарил мне на память, я стою в шиповках у доски, с которой только что отталкивался изо всех сил. Собственно боролись мы двое. Был ещё один ленинградский парнишка, у которого результат мог быть не хуже.           Но он сумел сделать лишь один зачётный прыжок, и не самый лучший. Два раза его подвёл неточный разбег, на планке отчётливо обозначался след, после которого судья говорил: «Заступ»… Да, если бы не спорт…            Вот такое сравнение. К 1941 году, в 17 лет, я имел рост 178 сантиметров, вес 73 килограмма, жизненную ёмкость лёгких 5500 кубических сантиметров, и подтянуться 10 раз мне ничего не стоило. Пробовал и боксом заниматься в школьной же секции.            Вот такой тренированный я и пошёл добровольцем в истребительный батальон. В первом же бою под Стрельной мне очень пригодилась способность быстро передвигаться и реагировать на всё происходящее, когда ты понимаешь, что война это не кино, а пули и осколки настоящие. Весной 1941 года, после самой тяжёлой блокадной зимы, когда мы даже на ночь полгода не раздевались, повели нас в баню.             Оттаял к тому времени водопровод. Поглядел я на своё тело, сел на скамейку и слеза прошибла. Дряблая кожа, вся в морщинах висит на костях, мотается, как бумажная, а суставы, словно, кто нарочно нарастил до неузнаваемости.             Ни мышц, ни силы, ничего. Какой из меня был солдат? Вдруг подумалось, что Канышев всю зиму по утрам выходил на улицу и делал круги вокруг школы, в которой стоял батальон. Он сохранял хорошую подвижность и выглядел бодрее других.  Только через два месяца лечения в батальоне выздоравливающих, где хоть и мизерные, но были щи из капустных листьев без мяса, да жиденькая каша пшённая, а ещё настой из хвои, только на тех харчах и поднялся. На передний край я шёл по болотистому лесу, преодолевая неимоверную усталость.             Когда 17 километров пути остались позади, я невольно вспомнил Канышева и его требование о том, чтобы спортсмен был вынослив. В бригаде морской пехоты в первой роте первого батальона работы полно. Кормёжка фронтовая получше, но и дела не те.            Валили лес, строили траншеи и капониры, отливали воду из землянки — по 75 вёдер утром и вечером. За хлебом, который носили на плечах мешками, ходили за шесть километров в тыл. Это не говоря о боевых действиях.             И стал я снова набирать силу. Через полгодика бицепсы стали не хуже, чем у кадровых матросов, которые служили в морской пехоте и многому, у которых я научился. Ну, а к концу войны, натаскавшись и минных вьюков, и радиостанций за плечами, стал я забывать свой блокадный вес (48 кг) и весил уже 80 килограммов — на одной освобождённой от гитлеровцев железнодорожной станции в Чехословакии меня ребята взвешивали.            «Ничего, — говорили, — полезно было фрица бить». Полезно, а только лучше бы не лез он к нам. И я бы, может, в спорте ещё чего-нибудь достиг, да и институт бы закончил в 24 года, а не как вышло из-за войны — в сорок.            Уже здесь, в Таджикистане, куда я приехал по вторичному призыву в армию, тридцатилетним человеком, почувствовал боли в сердце. Вот, подумалось, когда отдаётся блокада. Пошёл к врачу, а он, на моё счастье, оказался стареньким и опытным. Вот он и спросил:          — А раньше ваше сердце получало высокие нагрузки?          — Конечно!          — Ну, вот оно и бунтует — сейчас-то вы на работу, да с работы и на диван!             Угадал доктор. Пришлось снова приступать к делу — гимнастике по утрам, обливаниям. Потом бадминтоном стал увлекаться.             И знаете, сердце это ценит… Жалею, что тогда весной 1942 года мы с Канышевым расстались, так как я ушёл в действующую армию, а он продолжал службу в истребительном батальоне. Больше наши военные дороги не пересекались.            А всё-таки думается иногда, выжил бы я в ленинградской блокаде, если бы не закалка, которую дал мне учитель физкультуры?