ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЕЧЕР МИРШАКАРА В МОСКВЕ

   Душанбе, 18 февраля. (НИАТ «Ховар», Олег Соболев). — 50-летие народного поэта Таджикистана Мирсаида Миршакара в 1962 году совпало с проведением Дней литературы и искусства Таджикистана в Москве. Торжественное собрание по этому поводу должно было проходить вечером в Доме писателей, но этому событию предшествовало другое — заключительный концерт Декады. Освещение в печати таких крупных мероприятий, как Декады и Дни культуры, требуют от журналиста максимального напряжения сил.    Я, например, на десятый день Декады выглядел, как выжитый лимон, потому что спать приходилось не больше 4-5 часов в сутки, а днём следовало успевать на все культурные мероприятия Декады. Сообщения отправлялись через ТАСС в Душанбе немедленно. Учитывая это, я радовался, что информация о заключительном концерте была предпоследней и, причём, она содержала «изюминку».    Этой изюминкой оказался Джурабек Муродов. С солнечной улыбкой он вышел на сцену и под свой рубоб так зажигательно исполнил таджикскую народную песню, что восторженный зал просто взревел. Так зажглась новая звезда таджикской эстрады.    Успех Джурабека должен был превзойти выступавший последним Народный артист СССР Ахмад Бобокулов. Он исполнил свой коронный номер — Ариозо Канио из оперы Леонкавалло «Паяцы». Он пел вдохновенно, чарующе звучал его драматический тенор и были бурные аплодисменты.    Но было заметно, что они несколько слабее, чем те, что собрал Джурабек Муродов. Я тогда подумал, что это могло расстроить Ахмада Бобокулова. Взволнованный я вышел из зала Дома Союзов, где проходил концерт, с надеждой, что последняя работа — отчёт о юбилее Миршакара можно сделать спокойно.    Но, не тут-то было. Начиналось всё довольно обычно. В сравнительно небольшом зале Дома писателей собрались литераторы и литературоведы, издатели и книготорговцы.   За длинным столом президиума в три ряда сидели маститые писатели. В центре стола сидел Мирсаид Миршакар и рядом с ним Николай Тихонов — один из руководителей Союза писателей СССР, председатель Советского комитета защиты мира, лауреат Международной Ленинской премии и ряда Государственных премий СССР. Речи в честь юбиляра были красочными и свидетельствовали о глубоком уважении и любви коллег к таджикскому поэту, успешно сочетавшему литературную работу с государственной.   М. Миршакар являлся Председателем Верховного Совета Таджикской ССР. Особенно хлёстким, весёлым и в то же время серьёзным оказалось выступление популярного российского поэта Егора Исаева, который сумел похвалить всё лучше в поэзии Миршакара и сопоставить патриотическое звучание его поэм с некоторыми пустозвонными стихами ряда советских поэтов. Предусмотрительно заняв крайний стул в первом ряду, я внимательно следил за ходом юбилейных речей и понимал, что приближается момент, когда выступит Николай Тихонов, который уже перебирал листочки, видимо, с текстом своей речи.    Прямо передо мной у края стола президиума сидел Чингиз Айтматов, с которым я был знаком по другой декаде таджикской культуры, проходившей в Киргизии. Я вырвал из блокнота листок, написал несколько строк, и без лишней скромности поднялся на сцену и попросил Айтматова передать по ряду сидящих за столом писателей, записку Миршакару. В ней была просьба о том, чтобы Миршакар взял выступление Николая Тихонова сразу после того, как он выступит.    Так я надеялся опередить конкурентов, которые тоже писали отчёты об этом торжестве. Миршакар отыскал меня глазами и понимающе кивнул, а Николай Тихонов тем временем перечислял поэмы таджикского лауреата Государственной премии СССР, такие как «Золотой кишлак», «Непокорённый Пяндж», «Ленин на Памире», подчёркивая их высокое гражданское звучание. Всё, что происходило после торжественной части, представляло для меня стихийное бедствие.    Все сидевшие в президиуме вышли за кулисы и по узкому проходу, мимо нагромождений старых декораций, буквально куском стали куда-то уходить. С этой цепочкой двинулся и я, чтобы оказаться в широком коридоре, на который выходило множество комнат с открытыми дверями. Комнаты были ярко освещены и уставлены столами с изысканными яствами и напитками.    Обежав десяток таких комнат, я отыскал Николая Тихонова, который беседовал с Мирсаидом Миршакаром, Чингизом Айтматовым и Давидом Кукультиновым. С лёгким сердцем я подходил к этой группе, думая, что с Николаем Тихоновым мы оба ленинградские блокадники, и говорить с ним будет легко, а текст своей речи он уже давно отдал Миршакару. Но…    Наш поэт, увидев меня, как бы, что-то вспоминая, провёл ладонью по щеке, а когда я подошёл, тихо проговорил, что бумагу кто-то взял.    — Николай Семёнович, — обратился я к Тихонову, — Я делаю отчёт об этом юбилее для газет Таджикистана и без вашей речи мне никак не обойтись.    — А я отдал её кому-то из ваших товарищей таджиков…   Узнать сразу, кто взял злополучную бумагу, не удалось. Потом Миршакар, расспросив несколько гостей, подвёл ко мне одного из них и сказал, что он знает. Оказалось, что текст взял Мехрубон Назаров, человек с которым я работал в министерстве культуры в 1956 году, он — заместителем министра, а я — помощником министра.    «Ну, слава богу, — подумал я, — сейчас мы его найдём». В течение часа я плутал по многочисленным коридорам, комнаткам и даже забрёл в посудомойку. Мне сказали, что Мехрубон ушёл с приятелем в ресторан при Доме писателей, а как его найти, не сказали.   Наконец, снова поймав того товарища, который указал мне на Мехрубона Назарова, я попросил отвести меня в этот ресторан. Узкими и широкими коридорами он вывел меня в вестибюль и указал на раскрытую дверь. Зал был большой и в дальнем углу я увидел Мехрубона.    Сдерживая желание кое-что сказать, я подошёл к их столу и произнёс: «Мехрубон Назарович, дайте мне текст Тихонова».   — Зачем, мы полностью опубликуем в газете «Маориф ва маданият»…   — Не надо, речь Тихонова я включу в отчёт, который опубликуют все таджикские газеты, в том числе «Маориф ва маданият».    — А-а, ну на.   С этими словами он вынул из кармана пиджака текст и, подавая его мне, пригласил: «Давай, садись с нами». «Нет, уж, — подумал я, — сейчас мне надо в другое место». В большом буфете Дома писателей собрались те, кто не попал в комнаты, где чествовали юбиляра.    Тут я сразу увидел моего коллегу фоторепортёра Леонида Окунева. С ним был небольшого роста армянин. Оказалось, что это известный всему Союзу фотокорреспондент Мусаэлянц, который, взглянув на меня, сразу сказал, что нам пора к столу.    Я подтвердил, что стакан водки мне не помешает. «Нет, ребята, мы сделаем не так», — заметил Мусаэлянц, направляясь к буфетчице. Скоро на столе появились закуски и большая бутыль вина, указав на которую, маленький армянин сказал: «Это то, что надо. Это — хванчкара, вино которое пил Сталин».    Он был прав, и нам потребовалась ещё одна такая же бутылка. Ставя её на стол, Мусаэлянц скромно заметил, что это вино буфетчица даёт только ему. Повертев головами, мы убедились, что он прав, посетители пили водку, коньяк, портвейн.    В Душанбинском аэропорту, когда все разъезжались по домам, Миршакар спросил у меня, нашёл ли я Мехрубона. Я высунул из кармана листки с речью Тихонова, и, засмеявшись, сказал: «Вот она». Потом я спрашивал Миршакара, понравился ли ему отчёт о юбилее. — Он ответил: «Нормально».