Сатым Улугзаде: «Айни помог нам взглянуть на вчерашний день Бухары, на вчерашний день нашего народа»

ДУШАНБЕ, 13.04.0218 /НИАТ «Ховар»/. Устод Айни, будучи уроженцем селения Соктаре Гиждуванского тумана, одного из крупнейших в Бухарском Эмирате, большую часть своей жизни провел в Самарканде, куда был вынужден тайно бежать после его наказания по приказу Эмира 75-ю  палками за свободомыслие и призывы к борьбе с самодержавием и со средневековым мракобесием.

Когда была образована Академия наук Таджикистана, устод Айни единогласно был избран научными кругами  её первым президентом, и переехал в Душанбе, где и окончил свой славный, полный титанических трудов во благо Родины и народа, развития его литературы, культуры и науки жизненный путь.

Но его малая родина — древний город Бухара, где прошли его юношеские годы и где он, как губка впитывал знания в затхлых кельях ветхих медресе, занимали значительное место в его произведениях, особенно в «Воспоминаниях», удостоенных в своё время Государственной премии, и «Смерти ростовщика», по которому был снят одноимённый художественный фильм. При каждом удобном случае устод Айни выезжал в Бухару, где ему всё было знакомо и дорого. В одну из поездок он взял с собой и своих тогда ещё относительно  молодых, но уже заявивших о себе замечательными книгами, Сатыма Улугзаде и Джалола Икрами. Ниже мы печатаем путевой очерк С. Улугзаде, в котором он делится своими впечатлениями от той незабываемой поездке.

Мансур СУРУШ,
литературный обозреватель НИАТ «Ховар»

Поездка с Айни

 

Итак, поездка в Бухару, в город, где Айни сложился, как литератор. С Бухарой связаны многие страницы истории таджикского народа, его культуры.

Садриддин Айни переехал в 1918 году из Бухары в Самарканд и с тех пор был на своей родине только два или три раза. Последний раз он был там в 1933 году. И вот теперь, спустя шестнадцать лет, в июне 1949 года, ему захотелось снова посмотреть Бухару, повидаться со своими друзьями. Были у него и другие цели, о них мы узнали потом.

В эту поездку он пригласил писателя Джалола Икрами и автора этих строк. Приглашение было для меня несколько неожиданным, я заканчивал в те дни черновой вариант своего романа «Обновленная земля» и мне не хотелось прерывать работу.

Ничего, вам после небольшого перерыва будет работаться лучше,- улыбнулся домулло. Потом добавил серьезно. — Я хотел бы узнать, что и как вы написали. Вы прочтите мне. Может быть, я смог бы дать кое-какие советы.

Советы,- я знал заранее,- были бы для меня бесценными. Но, как я могу прочитать ему свою рукопись во время поездки, ведь он собирается побывать во многих районах и кишлаках, не будет сидеть на одном месте?

В вагоне у нас времени будет достаточно, — сказал он. — Мы же не в отпуску, мы все время будем работать.

В Душанбе мы сели в специальный вагон, который стал нашим домом и аудиторией. В Кагане его отцепили, по Бухарской ветке мы доехали до Каршинских ворот, одних из одиннадцати ворот древнего города.

Старые крепостные стены, толстые, глинобитные развалились во многих местах. Узкие кривые улочки, змеей ползущие меж рядов глинобитных домов с плоскими крышами, дополняют картину старины. С ней резко контрастируют ряды белых двух- и трехэтажных красивых зданий и прямые широкие улицы. Новая современная Бухара строится на месте старой, как бы вырастает из нее.

Встреча с интеллигенцией города. Она состоялась в день приезда, вечером, в большом светлом зале педагогического института. Пришли учителя, научные работники, студенты, советские и партийные активисты. Заполнены все проходы. Люди стоят в дверях, сидят на подоконниках.

Айни в белом парусиновом костюме, в черной с белыми узорами чустской тюбетейке, по-домашнему усаживается за стол президиума и внимательно вглядывается в лица людей. Начинаются речи. Молодежь преподносит Айни букеты цветов, ими завален весь стол президиума. Бухарцы очень любят своего земляка.

Наконец, слово берет Айни.

— Дорогие мои земляки! Друзья! — обращается он к собравшимся своим высоким, немного взволнованным голосом. Я приехал в Бухару — центр культуры и просвещения большой области, а в дни молодости я знал другую Бухару — центр религиозного мракобесия. Но хотя Бухара и была центром мракобесия, в ней развивалась и другая культура, передовая и прогрессивная для своего времени.

— Айни говорит о Рудаки, Ибн-Сине, Ахмаде Донише, Саидо Насафи, поэте Мушфики. Старый писатель на память цитирует стихи.

— Надо знать старую культуру,- замечает Айни,- это знание, как и другие знания, необходимо строителям новой жизни, людям новой Бухары.

И он тут же начинает критиковать, требовать, он говорит об обязанностях сидящих в зале.

— Человек ничего не стоит, если свои знания не будет распространять в народе. Не каждый из вас обязан стать учителем в школе, но каждый должен стать учителем людей, обязан бывать среди народа. Он обязан не только учить народ, но и. учиться у народа.

Писатель все больше волнуется, он только изредка прерывает свою речь, отпивая по глотку зеленого чая, поставленного на трибуну.

Встреча с писателем продолжалась до позднего вечера.

А в нашем вагоне, во все дни поездки, мы были свидетелями сиен, которые раскрывали Айни, как человека.

Домулло — чрезвычайно аккуратен, я бы сказал, даже педантичен. Педантизм сочетается у него с широтой души, с настойчивостью характера. Например, Айни не забывает брать с собой в дорогу иголку с ниткой. «Если оторвется пуговица — я всегда наготове», — говорил он. Поэт Дехоти рассказывал, что однажды по пути в Москву, в вагоне, куда-то укатилась пробка от боржомной бутылки. Айни полез в чемодан и вынул другую пробку — он предусмотрел и это.

Может быть, не стоило бы говорить о таких мелочах, но они были типичны для Айни, так же, как и то, с какой тщательностью разрабатывал он маршрут нашей поездки.

На следующий день мы осматривали бухарский Регистан, Арк (цитадель) и здание медресе — духовной школы. Нас сопровождало несколько человек, работающих в Арке, — там теперь музей. Честно говоря, мне было скучно слушать их объяснения: слишком много обыденного, стандартного было в этих заученных фразах.

Начал вспоминать пережитое и виденное собственными глазами Айни, и все ожило перед нами. Вот медресе: на квадратных каменных плитах, которыми выложен двор, сидят на снегу молодые бородатые ученики — муллобача. Поджав под себя ноги, раскачиваясь из стороны в сторону, они заучивают тексты. Почему на снегу? Айни объясняет: «Тогда считали, что чем мучительнее условия обучения, тем лучше усвоение».

В рассказах Айни содержатся такие удивительные подробности, о каких не прочитаешь, пожалуй, ни в одной книге, может быть, за исключением произведений его самого. Но интересно не только это. Он знает истории почти всех Мадрас в Бухаре со дня их основания, а также всех духовных наставников.

Бухарский Регистан, ворота Арка, дворцовый проход — все связано с событиями из жизни писателя. «Веревочный базар», где он когда-то вместе со своим школьным товарищем Пираком увидел казнь двух невинных людей… У ворот Арка его самого подвергли семидесяти пяти палочным ударам. Вот страшная «обхона» — каземат, где с потолка стекали нечистоты из эмирских конюшен, а на полу валялись закованные узники.

Айни помог нам взглянуть на вчерашний день Бухары, на вчерашний день нашего народа. Трудно поверить, что все это было, да, было — и убийства под видом казни, и религиозное мракобесие, и страшнейший эмирский режим, — было всего три десятка лет назад. Какое величие революции, какую громадность перемен почувствовали мы здесь!…

Путешествуя вместе с Айни, мы понимали, что влекло его сюда, в Бухару. Писатель приехал работать. Из большого цикла его «Воспоминании» тогда было написано только две части. А Айни задумал продолжить свой цикл, написать несколько книг. Об этом мы знали, он часто говорил об этом. Ему, естественно, понадобилось освежить в памяти прошлое, найти какие-то нити к настоящему, встретить своих друзей молодости, героев будущей книги.

Выйдя из ворот медресе, мы пошли узкой улочкой, которая, как заметил Икрами (он тоже из Бухары), мало изменилась внешне с тех пор, как он жил в этом городе. Айни жил в Мадрасе, и здесь, в тысяча девятьсот семнадцатом году, прислужники кушбеги — главного министра, и муллы-фанатики по приказу эмира ворвались в келью, вытащили Айни через окно на улочку и, бросив на землю, стали избивать.

— Вот здесь, — говорит Айни, показывая на место — под окном второго этажа.

Когда это происходило, из дома напротив с криком выскочил человек в сером старом халате, насквозь пропитанном жиром, и бросился к Айни. Он загородил писателя и принял удары на себя.

Это был Рахим-маслобойщик.

— Побойтесь бога, не убивайте невинного человека! — кричал Рахим, корчась под ударами.

Незавидный двухэтажный домик Рахима стоит на том месте и поныне. Старый писатель не забыл бедняка-маслодела, своего заступника. Он с большой теплотой и любовью вспоминал о нем. Еще бы,) как не оценить поистине геройский поступок этого простого бухарца? Ведь муллы объявили его мятежником, врагом веры и «высочайшего господина», эмира, и каждый, кто попытался бы помочь Айни, подвергал бы себя и своих близких опасности.

— Бесстрашный человек, — задумчиво произнес Айни. Он постучал в ворота дома. Мы притихли. Казалось, сейчас откроется калитка и перед нами предстанет человек в сером промасленном халате. В маленьком окошке второго этажа показалась голова юноши. Потом юноша сошел к нам и стал рассказывать. Маслобойщика уже не было в живых.

— Хороший был человек, ваш отец, — сказал Айни. — Я запомнил его на всю жизнь. Расскажите мне, как он жил последние годы.

Сын Рахима рассказал, что его отец продолжал заниматься своим ремеслом, последние годы жизни работал в артели, был очень уважаемым человеком. Вдруг юноша спросил:

— А вы кто?

Айни назвал себя.

— О, я так и думал. Мне отец рассказывал про вас.

Айни помолчал, затем в последний раз оглядел дом, улочку, как бы стараясь запомнить, потом повернулся к нам:

— Ну, что ж, пошли дальше. Осмотрим гробницу Исмаила Саманида.

Великолепной ажурной кладки квадратный мавзолей, высотой с трехэтажное здание, построен в IX-X веках. Несомненно, этот прекрасный монумент возводили замечательные мастера-художники. Нежные, как кружево, узоры затейливой кладки кирпичей и поныне восхищают каждого.

Сейчас на моем письменном столе лежит фотография. На снимке Айни, белобородый, белоусый, стоит у входа в мавзолей, а за ним — фон с великолепным орнаментом мавзолея, красоту которого трудно описать. Внутри гробницы пол выложен плиточным камнем. Надгробие Исмаила, основателя государства Саманидов, находится слева от входа. В стенке изголовья выдолблен глубокий карман. Айни рассказал, что после смерти Исмаила, этого выдающегося государственного деятеля и полководца, люди писали на его имя прошения, приносили их сюда и опускали в отверстие, а потом саманидские правители вынимали прошения и, удовлетворяя или не удовлетворяя их, говорили: «Так повелел падишах Исмаил».

У меня мелькнула мысль, что когда-то эту могилу видели Рудаки, Абу-Али Ибн-Сина; они ступали вот по этим каменным ступеням, и мысль эта естественно вызвала волнение. Может быть, такое же чувство ощутил и Айни. Он сказал:

Надо знать все это. У нашего народа — древняя культура. Вот лучший свидетель этому, — и он указал на мавзолей. — Вот нишу «Воспоминания», они о прошлом, а полезны сегодняшнему читателю, наверное тем, что восполняют пробелы истории нашей литературы. Например, писатели русского народа, жившие в XIX веке, создали столь совершенные произведения, что после революции обязанностью русских советских писателей осталось преимущественно освещение советской жизни. В Таджикистане же вплоть до революции почти нс было произведений о жизни народа, кроме, пожалуй, отдельных произведений Ахмада Дониша и некоторых его последователей. Да и не напечатаны они до сих пор.

О наследии культуры прошлого Айни говорил не раз. Недавно опубликован ряд его писем, и в одном из них я прочитал эту же мысль.

Мы долго стоим перед мавзолеем, не в силах оторваться от этого прекрасного зрелища. По Айни вынимает часы и кивает нам. Мы идем в библиотеку имени Ибн-Сины.

Уже пора сказать, что одной из целей поездки писателя в Бухару было установление родины Ибн-Сины. Айни утверждал, что это кишлак Лаглака — центр теперешнего Рометанского района. Ибн-Сина и его биографы упоминают о селении Афшана. В Бухарской области нет теперь населенного пункта с таким названием, но селение Лаглака, согласно преданиям, раньше называлось Афшана.

Есть еще селение Испана. Но Айни не может спокойно слушать об этом. Дело в том, что один из ученых решил, что Испана по созвучию подходит к слову Афшана, стало быть Испана и есть родина великого ученого. Узнав об этом «открытии», Айни страшно возмутился.

— Что за ученый, если он, отбрасывая все данные об Афшане, содержащиеся в исторических хрониках, останавливается только на случайном созвучии слов!.. Кишлак Испану я хорошо знаю, это совсем в другой стороне. Я ему докажу, вот увидите, докажу.

Все это уже в который раз Айни повторяет в библиотеке имени Ибн-Сины и просит служащего:

— Дайте мне «Историю Бухары» Наршахи. Я должен доказать…

Наршахи — это историк, живший в X веке.

Служащий библиотеки, давний знакомый Айни, приносит несколько сокращенных экземпляров «Истории». Айни очень придирчив: директор и служащий библиотеки выслушали от него немало упреков по поводу того, что у них нет нужных книг, не говоря уже о полной «Истории» Наршахи.

— Ведь это не такая уж редкая книга!

Директор извинялся, как мог. Писатель выслушал все извинения, наскоро попрощался и уже в машине сказал нам:

— Сейчас же едем в Рометан. — Он был раздражен, — Что это за библиотека, в которой нет полного Наршахи! — И писатель принялся подробно объяснять, что в Афшане была мечеть Вен Восе, что мечеть эта находилась вблизи кишлака Лаглака; Айни в детстве видел ее развалины.

— Мы обязательно найдем ее, — говорил он. — И, без сомнения, будет доказано, что Лаглака и есть та самая Афшана — родина Ибн-Сины.

Домулло, несмотря на старость (ему тогда было за семьдесят), взявшись за какое-нибудь дело, не отступал, пока не доводил его до конца. И в этом проявлялась его настойчивость и педантичность. Ему подавай точные, неопровержимые доказательства!

Был очень жаркий, знойный день. Горячая пыль клубилась вокруг машины. Но Айни словно не замечал этого.

— Домулло, — убеждали мы его, — вы утомлены, еще не обедали, вам надо отдохнуть. Можно поехать, в Рометан к вечеру.

Но старик был непреклонен.

Секретарь районного комитета партии, коренастым смуглый человек, оказался очень приятным собеседником. Он вполне согласен с Айни. Он также уверен, что Ибн-Сина родом из кишлака Лаглака и что «ученый», принявший Испану за Афшана, просто невежда.

Больше того. То, чего не удалось нам найти в библиотеке имени Ибн-Сины, мы нашли в личной библиотеке секретаря райкома. Он принес из дома полный экземпляр «Истории» Наршахи. Икрами и я принялись перелистывать книгу.

— Найдите главу «Мазары» — святые места, — говорит Айни.

Он устал от долгой пыльной дороги и отдыхал за пиалой горького зеленого чая. Мы нашли главу. — Читайте об Афшане.

Я прочел вслух:

«Афшана. Имеет большой шахристан с прочной цитаделью. Один раз в неделю здесь собирается базар. Доходы селения идут на нужды ищущих знания — учащихся. Кутейба бен-Муслим построил там мечеть, а Мухаммед бен-Восе построил другую мечеть. Жители Бухары ездят туда на поклонение».

— Вот на этом месте и находится теперь селение — Лаглака, — не выдержал секретарь райкома.

Айни спокойно выслушал его и спросил о мечети Бен Восе. Секретарь райкома послал за каким-то человеком. Вот он входит в кабинет секретаря райкома. Фамилия его Одинаев. Это пожилой человек, учился в Мадрасе, в кишлаке Лаглака живет всю жизнь Одинаев рассказывает, что слышал о мечети Бен Восе.

Старики постарше меня помнят эту мечеть — говорит он. Но теперь от нее не осталось и следа. На том месте сейчас огороды.

Айни допивает чай и мы идем искать остатки мечети, вернее место, где она прежде стояла. Нам помогают колхозники. Но, несмотря на все старания, опознать место, где стояла мечеть, не удается.

Рядом с Лаглакой, всего в километре от нее находится кишлак Зирак. Одинаев и секретарь райкома рассказывают, что там река размывает высокий берег и недавно под двухметровой толщей земли были обнаружены остатки какого-то строения из жженого кирпича. Все это близко сходится с преданием, бытующим в народе, что Ибн-Сина построил мост через реку Зеравшан.

Едем в Зирак.

— Я устал, вы пойдите посмотрите, что там — говорит Айни. Он усаживается в тени, на берегу большого арыка.

Мы с Икрами идем к реке. В самом деле, из-под земли виднеются остатки строения из жженого кирпича. Но мост ли это, или какое другое строение, определить трудно. Я пытаюсь сопоставить сообщение Наршахи об Афшане с местностью. Хорошо видна полукруглая земляная насыпь. Это очень походит на остатки цитадели древнего Шахристана. Вспоминаю Наршахи: «Афшана имеет большой шахристан… имеет прочную цитадель».

Вокруг нас — десятки людей, жителей Зирака. Мы разговариваем со стариками. Многие из них утверждают, что видели еще мечеть Бен Восе. Они рассказывали, что из поколения в поколение передается предание о том, что здесь родился Ибн-Сина.

Мы подходим к Айни и подробно докладываем ему обо всем. А вокруг него тоже десяток жителей — старые и молодые.

Айни утвердительно покачивает головой и замечает:

— Я теперь без колебаний убежден, что именно здесь родина шейх-ур-раиса, «князя ученых» (так был прозван Ибн-Сина).

…И вот мы снова «дома», в вагоне. Скинув верхнюю одежду и расстегнув ворот, Айни усаживается на мягком кресле у стола, кладет под язык табак «нас». Эго значит — он настроен вести беседу.

Память его бездонна. Мне вспоминается письмо Айни к одному из таджикских писателей:

«Каждому писателю больше всего нужна крепкая память. Если память слаба, надо укреплять ее тренировкой и упражнениями до того, пока память окрепнет; обо всем следует писать, лишь на основе точных и определенных (не приблизительных) заметок. Если писатель забывчив и вдобавок пишет все по памяти, то он впадает в ряд больших ошибок, одна из которых — противоречия в его писаниях… Писатель должен быть до такой степени внимателен к своему труду, чтобы помнить (конечно, не буквально, а по содержанию), на какой странице, что им написано… Источник многих ошибок молодых писателей — в рассеянности, забывчивости, невнимательности».

Этим правилам сам Айни следовал всю жизнь. В беседах с молодыми литераторами он часто напоминал им о требованиях к поэту, которые предъявлялись на Востоке: поэт должен был знать на память двадцать тысяч строк стихов классиков, двадцать тысяч строк более близких по времени авторов и двадцать тысяч строк современников. Шестьдесят тысяч строк лучших поэтов. Айни знает очень много стихов. Не будет преувеличением, если я скажу, что он сохранил в своей удивительной памяти многие десятки тысяч стихов, написанных поэтами различных эпох.

В одном из своих трудов писатель рассказывает, как он благодаря хорошей памяти спасся от верной смерти в 1917 году, когда палачи эмира после избиения бросили его, истекающего кровью, в страшную «обхону» — тюрьму под дворцовыми конюшнями. Узник чувствовал, что задыхается. И вдруг в таком состоянии он вспомнил прочитанное где-то, не то у Ибн-Сины, не то еще у кого-то, что когда дыхание останавливается, нужно растирать конечности. Айни попросил заключенных, чьих лиц он не видел во мраке тюрьмы, потереть ему руки и ноги. Вскоре он почувствовал, что дыхание улучшилось. Потом подоспели люди, посланные от Совета рабочих депутатов железнодорожной станции Каган, они вырвали писателя из рук палачей и поместили в Каганской больнице. Там вылечили его русские врачи.

Я позволю себе привести еще один пример феноменальной памяти Айни. Беседуя со многими жителями Бухары, он неизменно задавал вопрос: «А кто ваш отец?» Следовал ответ и оказывалось, что Айни знал и помнил их отцов. Был такой случай.

Кто ваш отец? — задал старый писатель свой стереотипный вопрос незнакомцу.

— Кары Исмат.

— Музыкант – тамбурист?

Ответ был утвердительным.

— Я вашего отца хорошо знал, — говорит Айни. — Сколько же лет назад он умер?

— Сорок лет назад.

— Постойте, постойте, — стал вспоминать домулло. — На смерть вашего отца было написано стихотворение поэтом Хайратом, другом моей юности. — И Айни тут же процитировал эти стихи. В них какое-то слово заключало в себе дату смерти тамбуриста Кары Исмата по так называемому счету абджад (каждая буква арабского алфавита обозначает какую-либо цифру), и Айни быстро подсчитал в уме:

— Ваш отец умер сорок семь лет тому назад.

Все мы были потрясены, а Айни улыбался.

— Я же говорил, память… Надо ее тренировать!

Потом выяснилось, что сын Кары неверно назвал интересовавший нас адрес, о котором спросил у него Айни. Усмехнувшись ехидно, домулло сказал о потомке знаменитого тамбуриста:

— Как он может помнить адреса, если не помнит даже, когда умер его отец.

Итак, сидим мы в вагоне и слушаем Айни. Он рассказывает еще нс написанные главы своих «Воспоминаний». Рассказы его интересны, увлекательны, подобно сказкам из «Тысячи и одной ночи». Все события в рассказах тесно переплетаются друг с другом, сперва кажется — нет никакой прямой связи между ними, но потом из одного рассказа вытекает другой, в конце одного рассказа есть мораль, относящаяся к следующему и т. д. И все это рассказывает писатель с подробностями, с описаниями мест, внешнего облика людей, с бытовыми деталями. Обычно такие рассказы бывают скучны, но в устах Айни они чрезвычайно увлекательны.

Он не забывал и о «работе», которую обещал. По его просьбе я читал отрывки из своей рукописи. Он внимательно слушал. Рукопись еще в беспорядке, между событиями иногда очень слабая связь, а иногда и совсем нет никакой связи.

— Ну, а что дальше? — спрашивает домулло.

— Я писал каждый эпизод отдельно и пока не связал друг с другом, — говорю я.

— Когда вы это сделаете?

— Потом.

Подумав, Айни говорит:

— Лучше всего написать произведение сразу» от начала до конца. Пусть будет так, как получилось. А вот потом уже начинается основная работа: «подпиливание», «строгание», «полировка». Я пишу свои произведения по два раза: сперва пишу от начала до конца, а затем переписываю. Во время переписки вношу нужные исправления, изменения. Для этого нужно сосредоточиться. Кроме того, не забывайте, что каким бы большим талантом ни обладал писатель, он не может в одиночку завершить свое произведение: необходимо, чтобы писатель полностью или отрывками прочел свое произведение друзьям и знакомым, выслушал их мнение. Когда я писал «Одину», в нашем доме жил один горец. Я читал ему каждый отрывок и наблюдал, какое впечатление это на него производит. Затем, когда переписываешь, надо писать чисто и разборчиво, это тоже важно. Чисто написана страница, разборчиво — сам будешь доволен, появится желание трудиться еще и еще. Написано небрежно, грязно — самому не понравится. Поэтому, когда я переписываю, я всегда держу перед собой резинку и ножичек: если изменяю какое-нибудь слово, то, подчистив ножичком, я стираю его резинкой. Вы тоже научитесь делать так. Литература — это чистая, красивая, тонкая вещь, и писать ее тоже нужно чисто…

Иногда в моей повести встречаются местные выражения. Айни, поморщившись, наклоняет голову. Ясно, что домулло недоволен.

— То, что называется книгой, не пишется только для одного района, одного города или одной области, книга пишется для всего народа, говорящего на одном языке. Не забывайте этого. Помните слова Горького. В одной из его статей я прочитал, что в результате революции и распространения среди народа печати, знаний и культуры простой народный язык тоже усовершенствовался; те «искажения», которые были раньше в языке простого люда, исчезли и продолжают исчезать. Неправильно думать, что создавать тип — это значит заставлять говорить его на неправильном языке, который нарушает общие законы языка. «Тип» так не создается. Он создается обрисовкой характера, поведения, мыслей человека. Если книга не будет учить читателя правильному языку, не обогатит его язык, то каким же она может быть художественным произведением? Кроме того, нужно прислушиваться к разговору людей, отбирать из их речи меткие слова, а таких слов в языке народа много. Книга — это отбор самых содержательных слов. Бесстрастные, малосодержательные или просто бессмысленные слова, грубые, безвкусные выражения — все это не должно иметь доступа в литературу.

Очевидно, ради «гимнастики ума», как выражался Айни, писатель любит отгадывать поэтические загадки, которыми очень богата наша старая поэзия.

— Я скажу один байт — двустишие, а вы отгадайте его смысл, — сказал как-то Айни.

«У совершенных людей на устах выражение молчания.

Не может полный месяц быть признателен молодой луне».

Понять смысл байта нелегко. Мы с Икрами основательно поломали головы. Оказывается, смысл байта таков: в старом мусульманском календаре некоторые месяцы состоят из тридцати дней, а некоторые – из двадцати девяти. Как определить простым наблюдением, из скольких дней состоит данный месяц? В двадцатидевятидневный месяц луна показывается в последнюю среду, если же месяц тридцатидневный, то она не появляется в эту среду и мы узнаем, что месяц «полный». Следовательно «полный месяц» нс нуждается в появлении Луны, он «не может быть признателен». Здесь есть и мораль (в первой строке байта): умный и знающий человек скромен, не хвастлив, не стремится показать себя «всезнайкой.»

Очень любит Айни в часы отдыха играть в «байтбарак». Игра состоит в том, что один из состязающихся читает двустишие, а его противник отвечает другим, начинающимся с последней буквы предыдущего. Айни в этой игре непобедим. Так проходят наши вечера в вагоне.

Незадолго до отъезда писатель повез нас к себе на родину, в кишлак Соктаре.

Наш путь лежит мимо садов, огородов, хлопковых полей. Вблизи одного селения к нашей машине с шумом бросилось несколько ребятишек, которые, несмотря на наш запрет, старались прицепиться к машине. Верховодила же ребятами девочка. Потом за нашей машиной показался мальчик, сидевший верхом на верблюде, которого он все время погонял, стараясь не отстать от нас.

— Домулло, эти ребятишки очень похожи на тех соктаринских мальчишек, которые изображены в «Старой школе», — обращаюсь я к Айни, сидящему рядом с шофером.

— Вы правы, мы приехали в Соктаре, — отвечает он.

Это селение знают все, кто читал книги Айни. Услышав о приезде своего земляка, молодежь в разноцветных праздничных одеждах, старики в новых халатах встретили нас при въезде в Соктаре.

Дети с криком «Дедушка, дедушка!» окружили Айни и повисли у него на плечах, на руках. Старики — друзья его детства — обнимали его.

В доме, который знал Айни еще с детства, было устроено угощение. Собралось человек сорок — родственники Айни, старики, колхозные активисты, учителя. Несколько пионеров, прижавшись друг к другу, сидело около Айни. Начались расспросы, дружеская беседа, воспоминания.

Нас удивила отличная осведомленность писателя о делах колхоза. Оказывается, он систематически переписывался с односельчанами.

***

У меня странное отношение к тому, что я пишу о Садриддине Айни. Мне приходилось писать о нем не раз. Я хорошо знаю произведения этого большого писателя. Очень давно и хорошо я знал его в личной жизни. И. перечитывая все, что мною написано, я не могу освободиться от тяжелого впечатления незаконченности, недоговоренности. Все эти строки кажутся мне очень бледными по сравнению с моим живым ощущением Айни.

Он был учителем в широком смысле слова и другом всех нас, другом не только писателей. Признаюсь, не все в его произведениях мне нравится. Но для меня всегда был и останется драгоценным этот человек, его работа, его поступки, его жизнь и самое главное — глубокое знание жизни народа.

Я совершенно убежден, что современная таджикская литература, особенно проза, вышла из школы Айни. Каждый таджикский писатель, как бы резко он ни отличался от других по манере, стилю, жанру, в котором он работает, много хорошего и полезного почерпнул у Айни.

У чинара могучие корни. Они глубоко уходят в землю. Говорят, что там, в глубине, они собирают влагу, и потому, как правило, из-под чинара начинают бить родники. Мне подумалось, что Садридднн Айни и есть такой чинар в саду нашей литературы.

                                                                                     1962 г.