Таджик (Эскизы к социальному портрету)

Душанбе, 05.05.2015. (НИАТ «Ховар»). — В 1869 году венгерский ученый-востоковед Армений Вамбери, путешествуя по мусульманским странам Ближнего и Среднего Востока, оставил много интересных наблюдений о быте, традициях, обычаях, психологических чертах жителей этого региона. Из его поля зрения не ускользнул образ жизни, характер и история народов, населявших Среднюю Азию, в том числе и таджиков. Он писал: «Таджики – первобытные обитатели всех городов Средней Азии … жаль, что этот народ, несмотря на высокую духовность своего происхождения и свое прежнее величие, достиг теперь такой степени ничтожества и порока. Если их следует считать сынами древней Азии, то колыбель нашего рода окажется очень жалкою и прискорбною.»(1) В другой своей работе А. Вамбери, высоко оценивая такие социальные качества таджика как подвижность, деловитость, мобильность, смышленость, называл его настоящим джентльменом среди других народов Средней Азии. (2) Из этих наблюдений я бы обратил внимание читателей на слова «жалкий» и «джентльмен». Действительно в социальной жизни таджика удивительным образом сочетаются контрастные, прямо противоположные черты: он и «жалкий», и «джентльмен», с чувством собственного достоинства одновременно. История никогда не была милосердной к таджику. Он испытал много тягот, невзгоды как социального, так и политического порядка, что трудно отыскать в истории других народов нашей планеты. Вот что пишет другой исследователь истории таджиков А.П. Шишов: «Таджики в течение тысячелетий были игрушкой в руках разнузданных, безжалостных всемирных завоевателей, вследствие чего в их стране господствовал восточно-варварский порядок вещей и полный деспотизм правителей, наводящий ужас на все население. Находясь столь продолжительное время под гнетом алчных и жестоких правителей, не будучи уверенным в завтрашнем дне относительно своего состояния, семьи, собственной жизни, нравственные качества не могли сохраниться в той чистоте, в какой они были присущи этому народу в его первобытной, тихой, труженической жизни. Несмотря на различные перевороты, робкие таджики все-таки удержали за собой духовное господство». (3) История таджика насыщена драматическими и трагическими событиями. Его идентичность была на грани разрушения первый раз, когда он был вынужден называть себя «ибном» или «абу», второй — когда, опять же принудительным путем, называть себя «-овом» или «-овичем». Разница лишь в том, что в первом случае его культура сыграла созидательно- коммуникативную, ценностно-образующую роль, как для завоевателей, так и для него самого, то во втором случае, его культура была полностью изолирована от общеиранского (Аджамского) корня и объявлена невостребованной, устаревшей, архаической. Не говоря о его письменности, которая за короткий исторический период дважды (1929, 1940) подвергалась изменению, что равносильно серьезному изменению его сознания. (4) Кроме того, история таджика была настолько искажена, что само понятие «историческое сознание» разрывалось и подвергалось мифологизации. Наиболее ярким примером этому могут служить таджикская народная сказка «Ленин ва кучук одам» («Ленин и человек-собака»), народные песни о Ленине, Сталине, Партии (большевиков). Оказавшись в водовороте истории, таджик потерял, а вернее, лишился многих положительных социально-политических черт, которые способствовали бы ему подняться на уровень современного цивилизованного общества. Кажется, историкам культуры ведомо цивилизованное начало его культуры: добрая мысль — доброе дело — доброе слово. Если смотреть на таджика с позиции современной цивилизации, кажется, на всю жизнь на него наложено клеймо «азиат», ассоциирующееся с такими представлениями как консерватизм, невосприимчивость к новому, фанатизм, местничество, трайбализм, мнимая амбициозность, беспечность, инертность, равнодушие, склонность к раздору и прочие социальные грехи. Но таджик вовсе не таков. Он обладает большими потенциальными возможностями, духовной силой, которые способствовали бы ему подняться на уровень цивилизованного общества, если, конечно, удастся оживить их. В этом плане он ничем не отличается от других развитых в социальном отношении народов своим трудолюбием, душевным порывом и креативностью. Таджик вовсе не лишен социально-деловых качеств. Об этом в один голос говорили европейские и русские ученые и путешественники, миссионеры, военные эмиссары (Сюян-Цзань (7в.), А. Вам- бери, А.Ф.Миддендроф, Г.Арандаренко, А.П.Ханыков, А.П.Шишов, Н. В.Богоявленский, М.С.Андреев, В.Наливкин, В.В.Бартольд, А.А.Семенов и другие). Он по природе своей склонен к обновлению своей жизни, к радостному восприятию окружающего мира, милосердию, доброму отношению к соседям, к другим религиозным конфессиям. Если смотреть на историю его жизни и культуры, то ярко обнаруживается цивилизационная основа его поступков и его деяний. Он никогда не нападал на соседние страны, не завоевывал чужие земли и города, не навязывал свой образ жизни, язык, религию другим, наоборот, его родной очаг всегда подвергался постоянному нападению и разрушению, особенно, начиная с Х века, кончая ХIХ в. (арабами, монголами, тюрками.) Он потерял свою религию, соответствующую его природе и духовным исканиям, исковеркан его язык и образ жизни и мышления в целом. Он подвергался насильственной ассимиляции до такой степени, что в большинстве его исконных исторических городах (Мерв, Бухара, Самарканд, Фергана и т.д.) начисто отсутствует национальное самоощущение, не говоря о самосознании и идентичности в прямом смысле этих слов. «Предназначенный природою к мирным занятиям, — как писал А. Вамбери, — таджик выказывает всюду склонность к земледелию, торговле, промышленности и ненавидит войну». (5) Такая склонность — необходимый признак цивилизованного человека. Земледелие для таджика является конвенциональной основой его существования. Не случайно как в прошлом, так и сейчас таджик дорожит каждым клочком земли. Достаточно пройти по горным селениям Таджикистана и убедиться в сказанном. Таджик свой дом и пристройки к нему строит на каменистом месте, непригодном для обработки. Каждый кишлак является своеобразным музеем под открытым небом безмерного тяжелого труда и уважения к земле. Вероятно, на земле трудно найти народ, который с таким благоговением и любовью относится к земле, как таджики. Видимо, это связано, во-первых, с природно-климатическими условиями существования таджика, где в горах горсть земли ценится не меньше золота. Во-вторых, благодатные поля таджика постоянно подвергались беспощадному разрушению и осквернению со стороны монголов- кочевников, у которых отсутствовала земледельческая культура, как таковая. Любовь и уважение к земле это, кроме того, и краеугольный камень миросозерцания, философии таджика, который во многом по природе своей поэт и созерцатель. Любовь к земле так глубоко укоренена в его культуре, что трудно, порою трагически им воспринимается даже недолгое расставание с родным селением, кишлаком, где он родился и сделал первые шаги в своей жизни. «Авеста» это не только первая в мире книга монотеистической религии, но и исторический документ, доказывающий высокое уважение и любовь персоязычных народов, в том числе таджиков, сохранившаяся до наших дней. Земля, Родина для таджика это, прежде всего, его внутреннее бытие. Поэтому он как будто прикован к своей земле. В прошлом таджик, уезжая в долгие странствия в поисках хлеба насущного, положив горсть земли (хоки ватан) в крошечный платок и завязав его, брал с собой, как символ родной земли. Не случайно в фольклоре таджиков мы находим множество пословиц и поговорок, где земля, Родина занимают ведущее место по своему художественно-образному осмыслению. Так, например, пословица «Хоки Ватан аз тахти Сулаймон бехтар» («Родная земля лучше, чем трон Сулеймана») яркое тому доказательство. Кстати, об этом можно найти довольно интересные поэтические осмысления в творчестве современных таджикских поэтов — Лоика Шерали, Мумина Каноата, Гулрухсор Сафиевой и в философско-публицистических размышлениях известного таджикского философа Акбара Турсона. (6) Любовь таджика к земле поразила всех тех, кто побывал на его каменистых землях. По словам А.Серебрениковой, кроме трудолюбия – этого, присущего таджику качества, следует отметить поразительную привязанность его к оседлой жизни, к земле, которую он обрабатывает, и которая, в большинстве случаев, вознаграждает его труд крайне скудно». (7) Н.Енгельгарт также говорит о способностях таджиков к упорному земледельческому труду. В этом отношении они могут быть сравнимы только с китайцами. (8) Кроме земледелия, как важная часть культуры таджика, необходимым компонентом его материально-преобразующей деятельности являлась торговля. Здесь уместно сослаться на статью, опубликованную в журнале «Природа и люди» еще в 1880 году, в Санкт-Петербурге: «…таджик по своей натуре весьма склонен к торговой деятельности. Он никогда не пропустит случаев даже на время быть торговцем, хотя бы самым мизерным … из копеек делает рубли, при счастье открывает свою лавку.» (9) Судя по этнографической литературе и наблюдениям ученых, путешественников прошлого века, таджик всегда славился кузнечным, ювелирным, гончарным, столярным и т.д. ремеслами. Не случайно таджика окрестили — цвет населения Среднеазиатского региона (А.Ф.Мидандроф, А.Вамбери. А.П.Шишов, Н.Н.Остроумов). Таджик, по природе своей, городской житель. Город — его душа, его стихия. Он хорошо реализует себя в городских условиях. Не случайно таджика определяют и характеризуют не по племенному и родовому признаку, а по городам его проживания: самарканди, бухорои, худжанди, фаргони и т.д. Это свидетельствует о цивилизованном начале таджика и о культурно-созидающем свойстве его характера. Правда, это свойство в условиях тоталитарного, бюрократического и авторитарного режима деформировалось и стало почвой для процветания местничества, трайбализма, и поныне не поддается преодолению. Еще Низами Арузи Самарканди (ХI в.) разделил народы по месту их обитания: пустынные, лесные, горные, городские. Таджиков он относил к городским жителям. (10) Именно городская культура способствовала появлению великих персидско-таджикских ученых, поэтов, суфиев, музыкантов, художников- каллиграфов и т.д., без чего невозможно было его сохранение и выживание до наших дней. Ныне, чтобы вернуть таджика в его естественное историческое состояние, то есть вернуть данные ему природой привязанности к земле, торговле, к городским занятиям, веру в его собственные силы и очистить его сознание от комплексов неполноценности, необходимо изменить не только общественно-экономические и социально-политические отношения, но и образ жизни в целом. Поистине диву даешься, когда таджик в условиях невыносимого господства кочевников, степных правителей, когда он один оставался лицом к лицу со скудными поливными землями, горами, кормил себя и свою семью, да еще платил дань натурой. Процесс измельчания и очерствелости души таджика, апатия и страх к преобразованию своей социальной и политической жизни год за годом ощущаются острее и больнее. Ложный пафос, сознательные и бессознательные идеологические ухищрения, как в советское время, так и сейчас начинают путать таджика на его историческом пути. Миграция, точнее гастарбайтерство (здесь мы употребляем эти понятия как синонимы) — это «клеймо» на социальном теле современного таджика. Кто не испытал трудности и «причуды» миграции, тот никогда не осознает состояние и место таджика в современном глобализующемся мире, не увидит лицо таджика в слезах. Таджик покидает родную землю, чтобы выжить, кормить свою семью, терпеть лишения, беззакония и унижения на чужой земле как экономического, так и нравственно- психологического характера. Миграция в определенной мере разрушает менталитет таджика, порой в пылу ненависти к современной политической и социальной жизни, таджик воспринимает ее как злую игру судьбы над ним, что исторически всегда сопутствовала его жизни. Впрочем, миграция как «жгучий пепел», пока не наступишь на него глубоко, не испытаешь его острую боль — без крыши над головой, отторжения от родной почвы, от своего этнического, языкового, духовного, исторического единства. Я допускаю мысль о том, что миграция, как и всякое явление в природе и обществе, социальной жизни, может превращаться в свою противоположность, то есть из негативного явления, она превращается в положительное явление для современного таджика, независимо от места его проживания. Первым положительным признаком миграции является то, что таджик, вращаясь в современном глобализующем миграционном процессе, начинает осознавать свою этническую, языковую, историко- культурологическую общность, единство. Миграция может стать одним из мощных средств ослабления, даже искоренения необузданного местничества — деления таджиков по местам их обитания. Вторым положительным моментом миграции является то, что она может вывести таджика из узких, ограниченных социальных и религиозных представлений о мире, поднять его до уровня современного, цивилизованного видения мира. Миграция способствует тому, чтобы таджик начал понимать свою родную страну, как неотъемлемую часть мирового культурного, экономического, информационно-технического процесса, а не как страну, затерянную в горах и долинах Зеравшана и Пянджа. Третьим моментом является то, что таджик должен осознавать, что единственный путь его социального благополучия и политической стабильности это истинно демократический путь — свобода и прозрачный выбор своих политических лидеров, независимо от их принадлежности к какому-либо региону или долине, людей грамотных во всех отношениях, мудрых, достойных своих великих предков, а не людей, поддерживаемых извне и кучкой местных кланов, родственников, земляков. Немецкое слово «гастарбайтер» вошло в современный таджикский словарный запас как нечто схожее со словом «гариби» («скитание») на чужбине. В прошлом феномен «гариби» (скитание на чужбине) возник, либо в результате крайнего насилия местных правителей, либо поиска лучшей доли и куска хлеба. В таджикском фольклоре возник даже поэтический жанр «гариби» («Чужбинная песня») и жанр «Фалак» («Небосвод»), жалоба на небосвод, в том, что тяжелая судьба и невыносимая жизнь вечно являются спутником (домангир) таджика, сколько бы он ни трудился в поте лица своего. Слово «гастарбайтер», по сути, выражает социальный портрет современного таджика и уровень его материального состояния. Гастарбайтерство выступает последним прибежищем от невыносимого социального неравенства. Оно калечит душу и чувства, разрушает идентичность и менталитет человека. Возникает вопрос: Не является ли гастарбайтерство рабством эпохи глобализующего капитализма и финансовых афер современных работодателей, а шире, государственных структур? Да, оно является таковым, но более изощренным и жестоким. Его отличие от классического рабства заключается в том, что, во-первых, оно в свою орбиту втягивает не только отдельных индивидов, но и целые этносы, народы с их правительством и государством, во-вторых, гастарбайтерство превращает людей, как заметил один из современных исследователей политических ситуаций в глобализирующем мире Агамбен, в homo sacer, то есть «изгнанных» из своей социальной и культурной среды, лишенных элементарных прав социальной поддержки, и можно безнаказанно использовать их на самых тяжелых и неблаговидных работах, где и как угодно. (12) Гастарбайтеры, образно говоря, на суше находятся как бы на растерзании львов, то есть государственных структур своей страны, и на воде, то есть в чужой стране, — крокодилов, мафиозных групп. Если рассматривать гастарбайтерство шире, невольно приходишь к выводу, что мафиозные государственные структуры обеих сторон (как страны исхода, так и приема) кровно заинтересованы в процветании гастарбайтерства, получая от этого как финансово-экономические, так и политические дивиденды. Так, например, согласно сообщениям газеты «Аргументы и факты», таджикские мигранты-гастарбайтеры за 9 месяцев 2012 года отправили в Таджикистан 2 миллиарда 266 миллионов долларов. (13) Вероятно, такая сумма является преувеличением автора статьи, но, тем не менее, она имеет под собой реальные основы. Я уже не говорю о тех беззакониях, которые совершаются над таджиками в России. При огромном количестве мигрантов в своей стране, богатые и развитые страны демонстрирует мировому сообществу свое интеллектуальное, цивилизованное превосходство над бедными и неразвитыми странами. А в большинстве случаев взваливают все свои социальные, политические пороки на иммигрантов из бедных стран. В последнем случае Россия является классическим примером. Некоторые члены Государственной Думы, да и ответственные люди государственных структур, успешно культивируют мнение у россиян, что в неблагополучной экономической ситуации в России виноваты мигранты-гастарбайтеры. Что касается имиджа таджиков и других народов Средней Азии, то они ассоциируются чуть ли не с главным виновником бед и несчастий России. Дело дошло до того, что таджики и другие народы Средней Азии не дают якобы возможность россиянам интегрироваться в Евросоюз или войти в Шенгенскую зону. (14) Но вернемся к социальному портрету таджика. Таджик никогда не жил комфортно и без тревоги на собственной земле, хотя делал и делает вид, что у него все в порядке. Слово «хичронзада» (букв. разлученный) также характеризует его социальное бытие. «Хичронзада» относится не только к молодым таджикам, находящимся в поисках работы за пределами своей Родины, но и к тем матерям и отцам — таджикам, которые потеряли своих сыновей и близких на чужбине. Здесь нет необходимости приводить статические и социологические данные о потере таджиками своих близких и родных, ибо в философско-социальном эссе факты о горе и потерях близких людей не поддаются цифровым выражениям, да безнравственно подсчитывать, сколько капель кровавых слез пролилось из глаз людей, потерявших своих детей. В современном цивилизованном обществе за убийство одного или нескольких граждан того или иного государства объявляется недельный траур или выражают серьезный протест за безвинно погибших своих граждан, скажем, убийство 20 школьников в городе Нью-таун в США или принимают закон, как, например, закон о Диме Яковлеве, принятый Госдумой России в декабре 2012 года, а вот гибель таджика в результате производственных травм или нападения экстремистов, националистов в России, похоже, мало кого беспокоит. А сколько деревянных гробов в Таджикском аэропорту отгружено из Российской Федерации за годы независимости Республики и будет продолжаться, видимо, дальше. Я уже не говорю о таджиках, которые постоянно живут или являются гражданами близких и дальних государств, которые стеснены в своих правах, в развитии своего языка, в выражении своих культурных и мировоззренческих ориентациях. «Ҳичронзада» — это исторически неотъемлемая часть социальной действительности. Но в прошлом она сопровождалась поэтическими жалобами на жизнь, на судьбу, на время, словом, воспринималась как нечто, богом данное. В наше время она сопровождается упорным, каким-то мистическим молчанием или воспринимается как нечто латентное, внутрь загнанное явление, что представляет большую опасность, не только для стабильного развития социальной жизни таджика, но и для сохранения его психо-ментальной целостности. Таджик, в силу своей от природы безмерной доверчивости к своим и чужим людям, гуманистической ориентации в жизни, легко поддается порабощению. Это социально-психологическую черту, между прочим, заметили еще иностранные миссионеры, путешественники и этнографы. Так, английский дипломат и путешественник Ний Илеяс писал: «Нигде в Азии невозможно найти более миролюбивого, безобидного и приятного народа, чем эти таджики с верховьев Окса. Они полностью лишены фанатизма и обладают малой энергией и предприимчивостью, так что как народ они могут быть легко порабощены.» (15) Оставляя дискуссионную часть этого высказывания, следует сказать, что эти замечания Н. Илеяса относятся не только к таджикам верховьев Окса (Аму-Дарья), но и ко всем таджикам, живущим в горах и долинах Зеравшана, Вахша и в своих исторических городах: Бухаре, Самарканде, Фергане, Ходженте и др. Порабощение («Асорат») является едва ли не самым отталкивающем словом в словарном фонде персидско-таджикского языка. Оно в истории таджиков длилось не столетиями, а тысячелетиями, что привело в ряде его исторических и культурных центрах к стиранию идентичности таджиков, к языковому и культурному изменению, точнее, ассимиляции. Выражение «таджики и узбеки один и тот же народ, но говорящий на разных языках» (И.А.Каримов) или слова таджикского советского поэта Б.Рахимзаде о том, что «другие народы легко отличать друг от друга, а вот таджика от узбека вряд ли возможно», хотя они высказаны по поводу добрососедской дружбы, многовековой близости двух разных этнических народов и из благородных побуждений, однако ярко фиксируют «растворение» таджика в иной этнической общности, являющееся своеобразным результатом стирания его идентичности. Четкий и недвусмысленный ответ на этот вопрос в свое время дали еще Фирдоуси в своей поэме «Шахнаме», Насири Хусрав, Камаладдин Бинои, Ахмади Дониш, Лоик Шерали и др. персидско-таджикские мыслители прошлого и настоящего. Не может быть никаких сомнений в том, что порабощение было главной социальной причиной, которая вселила в таджика неискоренимый страх. Страх испокон веков, по словам А.Ф.Миддендрофа и А.П.Шишова, загубил миролюбивого и доброго по натуре таджика. Страх от копыт коней арабов, монголов, безжалостного уничтожения того, что было создано культурой столетиями, всегда сопровождал таджика. Страх ослабил импульс сопротивления таджика против социальной несправедливости. Психо-физиологическое свойство страха таково, что оно на генетическом уровне передается от поколения к поколению и кодифицируется в ментальной и чувственной структуре человека. Страх в скрытом виде и ныне тормозит творческие, креативные, социально-преобразующие способности таджика: как бы не лишиться своей работы, как бы не остаться со своей семьей без куска хлеба, как бы не всплыли на поверхность его бытовые неурядицы, как бы не убили его и родных за смелость и критику властей, как бы не выглядел он одиноким и заброшенным из-за своих неординарных поступков и т.д. Поистине, у страха глаза велики, — гласит поговорка. В менталитете таджика страх, идущий от арабских, тюрко- монгольских нашествий, через репрессии 1937-1939 гг., второй мировой войны, и, особенно, братоубийственной войны 1991-1993 гг., которую по ее причинно-следственным параметрам не назовешь, не иначе как отсутствие культуры, или, как выразился М.Мамардашвили, «отсутствие мысли», (16) а по результатам, как триумф невежества, окончательно атрофировал социальную активность таджика. Страх у таджика приобрел социально-культурный характер и очень четко выражается в тревожных переживаниях, в сознательных и бессознательных поступках, направленных на самосохранение. Преодоление этого исторически детерминированного страха должно совершиться через демократические принципы налаживания социальной жизни, повышение правового и политического сознания современного таджика. В противном случае, таджик не приобретёт иммунитет, устойчивость противостоянию страху, своеволию властей, бесправию, угрозе нищеты и одичания. К социальной характеристике таджика относится и та его черта, что он всеми фибрами души выражает ненависть к богатству и богатому человеку, если еще человек приобрел имущество путем обмана, хитрости, жульничества и махинации. Человек, нечестно ставший богатым, как бельмо в глазу таджика. В душе он, какие только проклятия не пошлет ему. Это, конечно, имеет социально-исторические корни. Таджик никогда не стремился к овладению материальным богатством. Поэтому из его истории мы не знаем ни одного человека, за исключением, может быть, Ходжа Ахрора Вали (ХV в.), тот прославился своей щедростью, мудростью, заботами о неимущих и бедных. Богатыми на таджикской земле были в основном представители других этносов (евреи, армяне, тюрки). Психологическая ненависть к богатству в таджике формировалась веками. Великие примеры этому давали суфии, пиры, шейхи, муршиды и т.д., которые в основном были озабочены созданием и удержанием Духовной империи на всем пространстве Ближнего и Среднего Востока, вплоть до Индии. Духовная империя таджиков (шире — иранцев) продолжалась до конца ХIХ века. Она спасла таджика от полного исчезновения и растворения в иной этнической группе. Ненависть к богатству, культивируемая в прошлой культуре и сохранившаяся прочно в подсознании таджика, и в наше время доминирует во всем его поведении. Она приобрела экзистенциальную подоплеку, которая выражается в инстинкте самосохранения. Таджик, проходя через «варварский» феодализм (если позволено здесь использовать марксистскую терминологию), все-таки сумел сохранить свою идентичность. Но он не прошел «дикого» капитализма, оставаясь в «ложном» социализме без демократических принципов управления государством, без свободы самовыражения, социальной защиты, без права на использование общечеловеческих ценностей. В результате сформировалось такое сознание таджика, которое не дает ему возможность быть уверенным в завтрашнем дне, в своей способности создать новые духовные ценности общечеловеческого масштаба. Таджик потерял чувство этнической общности еще в эпоху правления Насра ибн Нуха как на этническом уровне, так и на уровне личностно-индивидуальном. Стремления великого таджикского философа, ученого, религиозного деятеля Нахшаби в духовном объединении этноса, оказались тщетными и обернулись для него трагедией. Теперь необходимо не одно десятилетие, чтобы культивировать осознание единства таджиков, избавиться от местничества, регионализма, трайбализма и формировать национальный (не националистический) мир. Таджикский национальный мир еще смутно мерцает над горизонтом. Национальный мир, который должен стать основой благополучия, безопасности таджика, находится больше в воображении, чем в реальности. Не боясь попасть в понятийную ловушку, хотелось бы очертить некоторые грани национального мира. Его необходимо понимать не в узком националистическом смысле, а в более широком. Национальный мир — это мир самодостаточности этнически целостного организма на всем протяжении его исторического существования. Национальный мир выступает как осознание своей идентичности во всех сферах общественной, социально-политической, экономической жизни. Это осознание данной этнической общности, естественноисторическое, социально-политическое право на отстаивание общечеловеческих принципов существования. Через национальный мир проявляется дух народа, его высшие нравственно-эстетические принципы, материальные и духовные ценности. Национальный мир — это неумирающий и неистребимый дух народа, который сознательно берет на себя ответственность за прошлое, настоящее и будущее всего этнического организма. Национальный мир не может быть устойчивым, сдерживающим началом, накопителем и стражем материальных и духовных сокровищ, если государственное управление осуществляется на средневековых принципах местничества, кумовства, клана, покровительства личной преданности тому или иному представителю власти. Так и хочется привести здесь пример из книги мудрого визиря эпохи Сасанидов Бузургмехра: «Мудрого визиря спросили: «Как случилось, что такая мощная империя, как Сасанидская, рухнула, несмотря на то, что Вы были одним из ее мудрых и знающих визирей?» «Основных причин было две», — ответил Бузургмехр. «Первая заключалась в том, что Сасаниды важные государственные дела поручали своим родственникам, знакомым, неопытным людям. Вторая — Сасаниды не покупали ученых, мыслящих и талантливых людей за пределами своей империи». Национальный мир основывается на свободном самовыражении и уважении к личности. Социальная и правовая защита человека в национальном мире выступают главными критериями здоровья и сохранности этнического составляющего. Национальный мир это не национальная идея, которая с легкой руки псевдоидеологов в недавнем прошлом была обернута, как чалма вокруг пустой главы, в результате чего обернулась, по словам Акбара Турсона, в «дремучее местничество». Национальная идея может застывать или покрыться ржавчиной, если под ней нет твердой почвы национального мира. С уровня национальной идеи можно упасть в бездну или варварство. Национальная идея, как идеологическая и политическая конструкция, не всегда может стать почвой для национального прогресса, если она связывается еще с авторитаризмом, местничеством, бюрократизмом, экстремизмом. Что касается национального мира, то он, как результат деятельности (материальной и духовной) этноса, на том или ином этапе исторического развития, составляет основу его развития. Без национального мира этнос унесется ветром. В нем глубоко заложены корни этноса. Поэтому на нем можно твердо стоять с поднятой головой и гордиться им. С национальной идеей таджик не может двигаться за пределы своих перевалов, а с национальным миром он может ходить везде. Национальный мир это неофициальный паспорт таджика, который позволяет ему везде и всюду быть таджиком. Образно говоря, национальный мир — это корабль, на котором весь этнос плывет совместно по океану жизни, а не отдельная лодка с близкими и дальними родственниками, земляками, которые пытаются выжить отдельно. Есть люди, для которых понятие «национальный мир» — пустой звук. Для них национальный мир, выражаясь метафорически, лишь пастбище, на которое спешат с потравой. У этих людей потребность желудка выше потребности духа. У них возникает безудержное стремление поглотить все, что есть в национальном мире, затем «блеснуть» не умом, а пузом перед окружающими. Порой мы ломаем голову над вопросом о том, как это могло случиться с таджиками в 1991-1993 годы, когда за их плечами стояли столь мощная духовная культура, городская цивилизация и гуманистические, высоконравственные традиции и принципы? Где та невидимая фурия, где-то глубоко лежащая в подсознании таджика, которая привела к братоубийству, скудоумию, вопиющему местничеству и окончательно дискредитировала таджика перед человеческим сообществом, свела на нет его высокий авторитет, о котором так восторженно писали ученые, этнографы, историки. Сейчас можно спокойно говорить об этом, без какой-либо мысли спровоцировать горячие умы с той или иной стороны. Обычно мы с позиции обыденного, обывательского сознания обвиняем ту или другую стороны, которые активно принимали участие в декультуризации, регионализации, дестабилизации таджикского (национального) хрупкого мира. Но если чуть глубже вдуматься, то можно сказать, что все, что случилось с таджиками, это проявление их беды, истинная причина которой была в той исторической деформации (вернее, разрушении) таджикского мира, которая предпринималась не одно столетие. Фактически таджик был «вынут» и отчужден от общеиранского культурного процесса. То, что случилось с таджиками в 1991-1993 годы, в определенной степени, было связано с тем, что таджики не имели своего города (или городов). Они лишились своей городской культуры, цивилизации, не только при Саманидах, но окончательно в Советское время, а город, как известно, это «глава» и «душа» того или иного этноса, народа. А национальный мир создается и окончательно формируется в городах, а не в селениях и кишлаках. В городах дух этноса, нации концентрируется, осознает свое единство, монолитность, идентичность. Только в городах душа этноса получает свое истинное созидательное свойство и качество, а местничество получает нулевое значение. К моменту печальных событий, Душанбе, как город, нельзя было называть городом в европейском смысле. Его справедливо было бы называть «Золотым кишлаком», чем городом. Это было иллюзия города. Ибо город, где дух этноса, национальный мир получают свое оформление и завершение, нельзя построить за 60-70 лет. Города создаются столетиями, а то и тысячелетиями. Возведение высотных зданий, мечетей, дворцов, великолепных частных домов за короткий срок еще не говорит о создании национального мира, городской культуры. Можно жить и работать во дворце, и в то же время быть цивилизованно ограниченным, духовно нищим. За короткий советский период Душанбе не мог превратиться в город. Даже основными его жителями были не таджики, а русское и русскоязычное население. Таджикский мир, а, следовательно, и осознание своего этнического единства отсутствовали в Душанбе, и таджик не мог стать символом национального мира, этнического единства и самоощущения. Местничество, как феномен отсутствия городской цивилизации и несостоявшегося национального мира, видимо, еще долго будет терзать таджика. Нынешний житель Душанбе, как известно, одной ногой находится в Душанбе, а другой — в кишлаке, но определяющим в его поведении все-таки являются местные, кишлачные, родственные мотивы, а не цивилизованные, правовые и городские. Ныне каждая квартира или дом в Душанбе — это маленький кишлак со своими обычаями, традициями, устоявшимися веками взаимоотношениями. Отсюда же претензии каждого местного «лидера» на власть, неоправданные амбиции, без достаточного уровня городской культуры и понимания сути национального мира. Принципы кишлачного взаимоотношения прямо и косвенно экстра- полируются на государственные и юридические учреждения, в результате чего местничество, бюрократизм адаптируются к новым условиям жизни таджика. Необходимо 4-5 поколений, чтобы Душанбе стал символом национального мира и единства. При попытке набросать эскизы к социальному портрету современного таджика, невольно возникает вопрос: а каково будет состояние или место таджика в современном, ускоренно глобализующемся мире? Какая судьба ждет его после безудержного миграционного процесса и жесткой капитализации всей системы материального и духовного производства, сопровождающегося падением нравственных, традиционных ценностей? Кажется, все идет по Хафизу — все навыворот: глупость в ум, ум в глупость, осёл в шаха, шах в осла, ученый в нищего, бездарный в ученого, честный в раба, раб в коррупционера и т.д. Совершенно понятно и то, что таджик в одиночестве не справляется с «кознями» времени и удовлетворением своих материальных и духовных потребностей. Необходима интеграция и упорный интеллектуальный труд. Но интеграция интеграции рознь. Как бы она не привела к самопорабощению. А если смотреть на портрет таджика на фоне людей цивилизованного мира, скажем, Америки и Европы, даже бывших братских республик, то он опять же выглядит, как мы уже заметили в начале этой статьи, куда более мрачным и жалким. У таджика нет ничего за душой, или, как говорили умные люди, он «гол, как сокол». Он не имеет территориального пространства и крупных промышленных городов, однажды потерявший навсегда, не имеет достаточно природных богатств, чтобы бравировать мускулами (земля, нефть, газ, золото и т.д.), у него нет плодородных земель, тяжелой промышленности, морских и речных портов и т.д. Даже обыкновенная иголка не производится в Республике. Таджику остается только один путь. Пока он не научится «выжимать» сок из своих гор и камней — не жди конца миграции, бедности и унижению. Но для этого нужно интеллект, ум, творческая одаренность. А где их взять? Если нет качества в школьном образовании, высокого профессионализма среди учителей и преподавателей ВУЗов, если кандидатов и докторов наук, хоть пруд пруди, а ученых отыскать трудно. Ведь невозможно же вызывать на помощь из далекого прошлого Ибн Сину, Абурайхана Бируни, Омара Хайяма, Закарийа Рази, Насира Хусрава, Казизаде Руми и т.д., чтобы они научили нынешнее поколение творчески мыслить, а братьев Якуба, Амира и Амру ибн Лайс, чтобы занимались политическими реформами, и вновь приобрести однажды утраченную территорию, довольствуясь лишь зеленью и рыбой, что и в глубоком приятном сне не приснится. А их дух, спрашиваете вы? Этот творческий дух давно подавлен в таджике социальными, политическими, идеологическими, да и просто житейскими и бытовыми неурядицами, длившимися веками. Социальные и политические процессы, которые происходят на местном, локальном и глобальном уровнях, и в которых «вертится» таджик, убеждают, что сознание таджика находится еще в оцепенении, в плену рабских иллюзий и стереотипов. Отсюда свое социальное благополучие и свободу таджик связывает с верховной властью, а не с собственной творческой деятельностью, индивидуальной способностью и жизненной позицией. Пока таджик не освободится от этой иллюзии, он будет плестись в хвосте мировой цивилизации. Сегодня необходимо пробудить в нем дремлющие столетиями от природы духовные силы и способности к творческой и динамической жизни, о которых писали путешественники, этнографы, историки ХIХ и ХХ вв. Ныне стремление создания новых иллюзий о социальном благополучии таджика и его родного очага есть ни что иное, как выдать фантазию за реальность, мечту за действительность. Социальный дискомфорт, скитание таджика ради работы, неуверенность в социальной справедливости должны рассекать сердца таджикских поэтов, писателей, драматургов и живописцев. Но такого рассечения не происходит или оно зашивается белыми нитками шумливой идеологии, которая унаследована еще от недавнего советского прошлого. Спрашивается, в чью обязанность, по законам естественноисторического развития человеческой интеллектуальной способности, непосредственно входит осмысление состояния и жизни таджика в современных непростых социально-политических, экономических, духовных условиях. Конечно, не тех, кто нечестным путем, обманом, силой оружия, наглостью или преданностью власть предержащим приобрел состояние, положение в обществе и беззастенчиво черпает из «сорокаушного» государственного бюджетного котла («деги чилгуша») все жирное (как в таджикской волшебной сказке), а тех, кто именуется интеллигенцией, лицом и красой («зеби миллат») нации. Но вся беда в том, что таджикская интеллигенция, которая формировалась в советское время, и которая должна брать на себя осмысление положения таджика на грани исчезновения, к великому сожалению, частично уже покинула этот бренный мир, а часть ждет своего часа. А новое поколение интеллигенции находится в чувственном и интеллектуальном онемении и не способно извлечь смысл из того, что произошло в давно ушедшей и в недавней прошлой своей истории. По природе своей, таджик — человек верующий, богобоязненный. От богослужения он получает удовлетворение и нравственное доверие своих соплеменников, что, по существу, является похвальным поступком. Но зачастую таджик за богослужением забывает богопознание, о котором писал еще Насир Хусрав. Для богопознания, как известно, недостаточно одной молитвы, ходить в мечеть и поклоняться. Богопознание требует от человека огромных интеллектуальных усилий, творческих действий. Одна вера без интеллектуальных усилий и умственных размышлений не застраховывает от фанатизма, братоубийства, сепаратизма, местничества и других неблаговидных поступков. Для поддержания стабильности и спокойствия общественной жизни необходимо гармоничное сочетание веры и разума. Не случайно сочетание веры и разума было одним из нравственных требований большинства великих персидско-таджикских мыслителей прошлого. Абу Хамид Газали любил повторять тезис — лучше один час поразмышлять, чем семьдесят лет ходить в мечеть и молиться. Мечеть (равно, как и церковь) не является кратчайшим путем к достижению основ современной цивилизации и духовному обновлению, обогащению человека. Мечеть не освежает мыслительную способность человека, а, наоборот, сковывает ее. Трудно утверждать, что мечеть и ее возведение повсюду улучшает социальную жизнь таджика. Может быть, кто-то скажет, что это для духовного оздоровления общества, народа. Но давно известно, что духовное благополучие без материального и социального благополучия — нонсенс. Не в Саудовской Аравии же появилась поговорка о том, что «аввал нон, баъд аймон», а среди таджиков, исконно живущих в единстве с Природой и Богом. Самым опасным для полноценного духовного бытия человека является институализация веры, другими словами, ее бюрократизация и политизация. Это является, своего рода, «скрытым» атеизмом, в отличие от советского «воинствующего» атеизма. Политизация веры дискредитирует религию и отвлекает человека от достижения божественной сущности мирового целого. Современному таджику нужна вера, но, чтобы она была просветленной, жизнеутверждающей, креативно-преобразующей. Сейчас мы не можем говорить, что таджик не имеет своего государства, своей Конституции, своего избранного президента, своих законодательных и исполнительных органов, своих «оппозиционных» партий. Все это, конечно, приобретено благодаря историческому катаклизму — падению Советской империи. Таджикистан — осколок этой мощной империи, где еще ярко блестят прошлые стереотипы государственного управления, людских взаимоотношений. Вышеназванные атрибуты современного цивилизованного общества требуют, несомненно, не только высокого профессионализма, но и правовой и политической культуры. А если нет необходимого уровня политической и правовой культуры, то в обществе возникает почва для отчуждения власти от народа. Хотим мы этого или нет, это — неизбежное явление. А поскольку сознание современного таджика не содержит политический и правовой компонент в их творческо-преобразующем виде, оно остается средневековым, рабским, нетребовательным и недемократичным. Если это так, то не жди еще семьдесят лет даже признаков формирования гражданского и социально справедливого общества в Таджикистане. Хотя таджик по природе своей склонен к обновлению своей жизни, к изменению образа своего мышления, к внутреннему протесту против социальной несправедливости. А как формировать правовую и политическую культуру у современного таджика? Здесь можно перечислять десятки методов и способов, принципов формирования политической и правовой культуры. Но наиболее простым является показ примеров на собственном поведении представителей власти. Насколько высок уровень политической и правовой культуры представителей власти, настолько высок уровень правовой и политической культуры народа. Это и есть краеугольный камень («Санги махак») гражданского и демократического общества. Подытоживая данные соображения, хотелось бы сказать, что речь, по существу, идет о восстановлении и возвращении имиджа таджика, который постоянно дискредитируется в СМИ России и рядом высокопоставленных лиц российского общества. Таджик, как культуросоздающий, высоко духовно ориентированный человек, или, как выразился известный путешественник и этнограф А. Вамбери, «слава и гордость» Азиатского региона, должен занять свое почетное место среди цивилизованных сообществ. Но это, конечно, зависит от социально-политической среды, которая создается вокруг него и в которой формируется его мироощущение и мировоззрение. Известный тюркский поэт и мыслитель Юсуф Хас Хаджиб (ХI в.) в своем известном труде «Кутадгу билиг» («Знание, которое приносит счастье») довольно четко определил и артикулировал цивилизованную роль таджика в регионе. «Если бы таджики не фиксировали и не писали историю в регионе, то мы бы сейчас ничего не ведали о ней».(17) В настоящее время для того, чтобы таджик основательно не скатился на обочину мировой истории и не плелся в хвосте мировой цивилизации, и не «вооружался» веником, лопатой, чтобы привести в порядок улицы и площади чужих городов, необходимо создать разумную, современную социально- политическую, истинно демократическую, а не мнимую, атмосферу для его бытия. Это не утопический дискурс, а имеющий под собой реальные исторические корни. Та духовная, интеллектуальная и художественно- эстетическая «империя», которой обладал таджик в прошлом, яркое тому подтверждение. Конечно, все, о чем говорилось выше — всего лишь эскизы. Моя задача (если перефразировать слова французского просветителя ХVIII века Жан Жака Руссо) — не решение вопроса, а его постановка и актуализация. Что касается решения вопроса, то решать его необходимо совместно. А если эти эскизы возбудили чьи-то мысли и чувства, то задачу свою считаю выполненной. Душанбе, 05.05.2015. (НИАТ «Ховар»). — В 1869 году венгерский ученый-востоковед Армений Вамбери, путешествуя по мусульманским странам Ближнего и Среднего Востока, оставил много интересных наблюдений о быте, традициях, обычаях, психологических чертах жителей этого региона. Из его поля зрения не ускользнул образ жизни, характер и история народов, населявших Среднюю Азию, в том числе и таджиков. Он писал: «Таджики – первобытные обитатели всех городов Средней Азии … жаль, что этот народ, несмотря на высокую духовность своего происхождения и свое прежнее величие, достиг теперь такой степени ничтожества и порока. Если их следует считать сынами древней Азии, то колыбель нашего рода окажется очень жалкою и прискорбною.»(1) В другой своей работе А. Вамбери, высоко оценивая такие социальные качества таджика как подвижность, деловитость, мобильность, смышленость, называл его настоящим джентльменом среди других народов Средней Азии. (2) Из этих наблюдений я бы обратил внимание читателей на слова «жалкий» и «джентльмен». Действительно в социальной жизни таджика удивительным образом сочетаются контрастные, прямо противоположные черты: он и «жалкий», и «джентльмен», с чувством собственного достоинства одновременно. История никогда не была милосердной к таджику. Он испытал много тягот, невзгоды как социального, так и политического порядка, что трудно отыскать в истории других народов нашей планеты. Вот что пишет другой исследователь истории таджиков А.П. Шишов: «Таджики в течение тысячелетий были игрушкой в руках разнузданных, безжалостных всемирных завоевателей, вследствие чего в их стране господствовал восточно-варварский порядок вещей и полный деспотизм правителей, наводящий ужас на все население. Находясь столь продолжительное время под гнетом алчных и жестоких правителей, не будучи уверенным в завтрашнем дне относительно своего состояния, семьи, собственной жизни, нравственные качества не могли сохраниться в той чистоте, в какой они были присущи этому народу в его первобытной, тихой, труженической жизни. Несмотря на различные перевороты, робкие таджики все-таки удержали за собой духовное господство». (3) История таджика насыщена драматическими и трагическими событиями. Его идентичность была на грани разрушения первый раз, когда он был вынужден называть себя «ибном» или «абу», второй — когда, опять же принудительным путем, называть себя «-овом» или «-овичем». Разница лишь в том, что в первом случае его культура сыграла созидательно- коммуникативную, ценностно-образующую роль, как для завоевателей, так и для него самого, то во втором случае, его культура была полностью изолирована от общеиранского (Аджамского) корня и объявлена невостребованной, устаревшей, архаической. Не говоря о его письменности, которая за короткий исторический период дважды (1929, 1940) подвергалась изменению, что равносильно серьезному изменению его сознания. (4) Кроме того, история таджика была настолько искажена, что само понятие «историческое сознание» разрывалось и подвергалось мифологизации. Наиболее ярким примером этому могут служить таджикская народная сказка «Ленин ва кучук одам» («Ленин и человек-собака»), народные песни о Ленине, Сталине, Партии (большевиков). Оказавшись в водовороте истории, таджик потерял, а вернее, лишился многих положительных социально-политических черт, которые способствовали бы ему подняться на уровень современного цивилизованного общества. Кажется, историкам культуры ведомо цивилизованное начало его культуры: добрая мысль — доброе дело — доброе слово. Если смотреть на таджика с позиции современной цивилизации, кажется, на всю жизнь на него наложено клеймо «азиат», ассоциирующееся с такими представлениями как консерватизм, невосприимчивость к новому, фанатизм, местничество, трайбализм, мнимая амбициозность, беспечность, инертность, равнодушие, склонность к раздору и прочие социальные грехи. Но таджик вовсе не таков. Он обладает большими потенциальными возможностями, духовной силой, которые способствовали бы ему подняться на уровень цивилизованного общества, если, конечно, удастся оживить их. В этом плане он ничем не отличается от других развитых в социальном отношении народов своим трудолюбием, душевным порывом и креативностью. Таджик вовсе не лишен социально-деловых качеств. Об этом в один голос говорили европейские и русские ученые и путешественники, миссионеры, военные эмиссары (Сюян-Цзань (7в.), А. Вам- бери, А.Ф.Миддендроф, Г.Арандаренко, А.П.Ханыков, А.П.Шишов, Н. В.Богоявленский, М.С.Андреев, В.Наливкин, В.В.Бартольд, А.А.Семенов и другие). Он по природе своей склонен к обновлению своей жизни, к радостному восприятию окружающего мира, милосердию, доброму отношению к соседям, к другим религиозным конфессиям. Если смотреть на историю его жизни и культуры, то ярко обнаруживается цивилизационная основа его поступков и его деяний. Он никогда не нападал на соседние страны, не завоевывал чужие земли и города, не навязывал свой образ жизни, язык, религию другим, наоборот, его родной очаг всегда подвергался постоянному нападению и разрушению, особенно, начиная с Х века, кончая ХIХ в. (арабами, монголами, тюрками.) Он потерял свою религию, соответствующую его природе и духовным исканиям, исковеркан его язык и образ жизни и мышления в целом. Он подвергался насильственной ассимиляции до такой степени, что в большинстве его исконных исторических городах (Мерв, Бухара, Самарканд, Фергана и т.д.) начисто отсутствует национальное самоощущение, не говоря о самосознании и идентичности в прямом смысле этих слов. «Предназначенный природою к мирным занятиям, — как писал А. Вамбери, — таджик выказывает всюду склонность к земледелию, торговле, промышленности и ненавидит войну». (5) Такая склонность — необходимый признак цивилизованного человека. Земледелие для таджика является конвенциональной основой его существования. Не случайно как в прошлом, так и сейчас таджик дорожит каждым клочком земли. Достаточно пройти по горным селениям Таджикистана и убедиться в сказанном. Таджик свой дом и пристройки к нему строит на каменистом месте, непригодном для обработки. Каждый кишлак является своеобразным музеем под открытым небом безмерного тяжелого труда и уважения к земле. Вероятно, на земле трудно найти народ, который с таким благоговением и любовью относится к земле, как таджики. Видимо, это связано, во-первых, с природно-климатическими условиями существования таджика, где в горах горсть земли ценится не меньше золота. Во-вторых, благодатные поля таджика постоянно подвергались беспощадному разрушению и осквернению со стороны монголов- кочевников, у которых отсутствовала земледельческая культура, как таковая. Любовь и уважение к земле это, кроме того, и краеугольный камень миросозерцания, философии таджика, который во многом по природе своей поэт и созерцатель. Любовь к земле так глубоко укоренена в его культуре, что трудно, порою трагически им воспринимается даже недолгое расставание с родным селением, кишлаком, где он родился и сделал первые шаги в своей жизни. «Авеста» это не только первая в мире книга монотеистической религии, но и исторический документ, доказывающий высокое уважение и любовь персоязычных народов, в том числе таджиков, сохранившаяся до наших дней. Земля, Родина для таджика это, прежде всего, его внутреннее бытие. Поэтому он как будто прикован к своей земле. В прошлом таджик, уезжая в долгие странствия в поисках хлеба насущного, положив горсть земли (хоки ватан) в крошечный платок и завязав его, брал с собой, как символ родной земли. Не случайно в фольклоре таджиков мы находим множество пословиц и поговорок, где земля, Родина занимают ведущее место по своему художественно-образному осмыслению. Так, например, пословица «Хоки Ватан аз тахти Сулаймон бехтар» («Родная земля лучше, чем трон Сулеймана») яркое тому доказательство. Кстати, об этом можно найти довольно интересные поэтические осмысления в творчестве современных таджикских поэтов — Лоика Шерали, Мумина Каноата, Гулрухсор Сафиевой и в философско-публицистических размышлениях известного таджикского философа Акбара Турсона. (6) Любовь таджика к земле поразила всех тех, кто побывал на его каменистых землях. По словам А.Серебрениковой, кроме трудолюбия – этого, присущего таджику качества, следует отметить поразительную привязанность его к оседлой жизни, к земле, которую он обрабатывает, и которая, в большинстве случаев, вознаграждает его труд крайне скудно». (7) Н.Енгельгарт также говорит о способностях таджиков к упорному земледельческому труду. В этом отношении они могут быть сравнимы только с китайцами. (8) Кроме земледелия, как важная часть культуры таджика, необходимым компонентом его материально-преобразующей деятельности являлась торговля. Здесь уместно сослаться на статью, опубликованную в журнале «Природа и люди» еще в 1880 году, в Санкт-Петербурге: «…таджик по своей натуре весьма склонен к торговой деятельности. Он никогда не пропустит случаев даже на время быть торговцем, хотя бы самым мизерным … из копеек делает рубли, при счастье открывает свою лавку.» (9) Судя по этнографической литературе и наблюдениям ученых, путешественников прошлого века, таджик всегда славился кузнечным, ювелирным, гончарным, столярным и т.д. ремеслами. Не случайно таджика окрестили — цвет населения Среднеазиатского региона (А.Ф.Мидандроф, А.Вамбери. А.П.Шишов, Н.Н.Остроумов). Таджик, по природе своей, городской житель. Город — его душа, его стихия. Он хорошо реализует себя в городских условиях. Не случайно таджика определяют и характеризуют не по племенному и родовому признаку, а по городам его проживания: самарканди, бухорои, худжанди, фаргони и т.д. Это свидетельствует о цивилизованном начале таджика и о культурно-созидающем свойстве его характера. Правда, это свойство в условиях тоталитарного, бюрократического и авторитарного режима деформировалось и стало почвой для процветания местничества, трайбализма, и поныне не поддается преодолению. Еще Низами Арузи Самарканди (ХI в.) разделил народы по месту их обитания: пустынные, лесные, горные, городские. Таджиков он относил к городским жителям. (10) Именно городская культура способствовала появлению великих персидско-таджикских ученых, поэтов, суфиев, музыкантов, художников- каллиграфов и т.д., без чего невозможно было его сохранение и выживание до наших дней. Ныне, чтобы вернуть таджика в его естественное историческое состояние, то есть вернуть данные ему природой привязанности к земле, торговле, к городским занятиям, веру в его собственные силы и очистить его сознание от комплексов неполноценности, необходимо изменить не только общественно-экономические и социально-политические отношения, но и образ жизни в целом. Поистине диву даешься, когда таджик в условиях невыносимого господства кочевников, степных правителей, когда он один оставался лицом к лицу со скудными поливными землями, горами, кормил себя и свою семью, да еще платил дань натурой. Процесс измельчания и очерствелости души таджика, апатия и страх к преобразованию своей социальной и политической жизни год за годом ощущаются острее и больнее. Ложный пафос, сознательные и бессознательные идеологические ухищрения, как в советское время, так и сейчас начинают путать таджика на его историческом пути. Миграция, точнее гастарбайтерство (здесь мы употребляем эти понятия как синонимы) — это «клеймо» на социальном теле современного таджика. Кто не испытал трудности и «причуды» миграции, тот никогда не осознает состояние и место таджика в современном глобализующемся мире, не увидит лицо таджика в слезах. Таджик покидает родную землю, чтобы выжить, кормить свою семью, терпеть лишения, беззакония и унижения на чужой земле как экономического, так и нравственно- психологического характера. Миграция в определенной мере разрушает менталитет таджика, порой в пылу ненависти к современной политической и социальной жизни, таджик воспринимает ее как злую игру судьбы над ним, что исторически всегда сопутствовала его жизни. Впрочем, миграция как «жгучий пепел», пока не наступишь на него глубоко, не испытаешь его острую боль — без крыши над головой, отторжения от родной почвы, от своего этнического, языкового, духовного, исторического единства. Я допускаю мысль о том, что миграция, как и всякое явление в природе и обществе, социальной жизни, может превращаться в свою противоположность, то есть из негативного явления, она превращается в положительное явление для современного таджика, независимо от места его проживания. Первым положительным признаком миграции является то, что таджик, вращаясь в современном глобализующем миграционном процессе, начинает осознавать свою этническую, языковую, историко- культурологическую общность, единство. Миграция может стать одним из мощных средств ослабления, даже искоренения необузданного местничества — деления таджиков по местам их обитания. Вторым положительным моментом миграции является то, что она может вывести таджика из узких, ограниченных социальных и религиозных представлений о мире, поднять его до уровня современного, цивилизованного видения мира. Миграция способствует тому, чтобы таджик начал понимать свою родную страну, как неотъемлемую часть мирового культурного, экономического, информационно-технического процесса, а не как страну, затерянную в горах и долинах Зеравшана и Пянджа. Третьим моментом является то, что таджик должен осознавать, что единственный путь его социального благополучия и политической стабильности это истинно демократический путь — свобода и прозрачный выбор своих политических лидеров, независимо от их принадлежности к какому-либо региону или долине, людей грамотных во всех отношениях, мудрых, достойных своих великих предков, а не людей, поддерживаемых извне и кучкой местных кланов, родственников, земляков. Немецкое слово «гастарбайтер» вошло в современный таджикский словарный запас как нечто схожее со словом «гариби» («скитание») на чужбине. В прошлом феномен «гариби» (скитание на чужбине) возник, либо в результате крайнего насилия местных правителей, либо поиска лучшей доли и куска хлеба. В таджикском фольклоре возник даже поэтический жанр «гариби» («Чужбинная песня») и жанр «Фалак» («Небосвод»), жалоба на небосвод, в том, что тяжелая судьба и невыносимая жизнь вечно являются спутником (домангир) таджика, сколько бы он ни трудился в поте лица своего. Слово «гастарбайтер», по сути, выражает социальный портрет современного таджика и уровень его материального состояния. Гастарбайтерство выступает последним прибежищем от невыносимого социального неравенства. Оно калечит душу и чувства, разрушает идентичность и менталитет человека. Возникает вопрос: Не является ли гастарбайтерство рабством эпохи глобализующего капитализма и финансовых афер современных работодателей, а шире, государственных структур? Да, оно является таковым, но более изощренным и жестоким. Его отличие от классического рабства заключается в том, что, во-первых, оно в свою орбиту втягивает не только отдельных индивидов, но и целые этносы, народы с их правительством и государством, во-вторых, гастарбайтерство превращает людей, как заметил один из современных исследователей политических ситуаций в глобализирующем мире Агамбен, в homo sacer, то есть «изгнанных» из своей социальной и культурной среды, лишенных элементарных прав социальной поддержки, и можно безнаказанно использовать их на самых тяжелых и неблаговидных работах, где и как угодно. (12) Гастарбайтеры, образно говоря, на суше находятся как бы на растерзании львов, то есть государственных структур своей страны, и на воде, то есть в чужой стране, — крокодилов, мафиозных групп. Если рассматривать гастарбайтерство шире, невольно приходишь к выводу, что мафиозные государственные структуры обеих сторон (как страны исхода, так и приема) кровно заинтересованы в процветании гастарбайтерства, получая от этого как финансово-экономические, так и политические дивиденды. Так, например, согласно сообщениям газеты «Аргументы и факты», таджикские мигранты-гастарбайтеры за 9 месяцев 2012 года отправили в Таджикистан 2 миллиарда 266 миллионов долларов. (13) Вероятно, такая сумма является преувеличением автора статьи, но, тем не менее, она имеет под собой реальные основы. Я уже не говорю о тех беззакониях, которые совершаются над таджиками в России. При огромном количестве мигрантов в своей стране, богатые и развитые страны демонстрирует мировому сообществу свое интеллектуальное, цивилизованное превосходство над бедными и неразвитыми странами. А в большинстве случаев взваливают все свои социальные, политические пороки на иммигрантов из бедных стран. В последнем случае Россия является классическим примером. Некоторые члены Государственной Думы, да и ответственные люди государственных структур, успешно культивируют мнение у россиян, что в неблагополучной экономической ситуации в России виноваты мигранты-гастарбайтеры. Что касается имиджа таджиков и других народов Средней Азии, то они ассоциируются чуть ли не с главным виновником бед и несчастий России. Дело дошло до того, что таджики и другие народы Средней Азии не дают якобы возможность россиянам интегрироваться в Евросоюз или войти в Шенгенскую зону. (14) Но вернемся к социальному портрету таджика. Таджик никогда не жил комфортно и без тревоги на собственной земле, хотя делал и делает вид, что у него все в порядке. Слово «хичронзада» (букв. разлученный) также характеризует его социальное бытие. «Хичронзада» относится не только к молодым таджикам, находящимся в поисках работы за пределами своей Родины, но и к тем матерям и отцам — таджикам, которые потеряли своих сыновей и близких на чужбине. Здесь нет необходимости приводить статические и социологические данные о потере таджиками своих близких и родных, ибо в философско-социальном эссе факты о горе и потерях близких людей не поддаются цифровым выражениям, да безнравственно подсчитывать, сколько капель кровавых слез пролилось из глаз людей, потерявших своих детей. В современном цивилизованном обществе за убийство одного или нескольких граждан того или иного государства объявляется недельный траур или выражают серьезный протест за безвинно погибших своих граждан, скажем, убийство 20 школьников в городе Нью-таун в США или принимают закон, как, например, закон о Диме Яковлеве, принятый Госдумой России в декабре 2012 года, а вот гибель таджика в результате производственных травм или нападения экстремистов, националистов в России, похоже, мало кого беспокоит. А сколько деревянных гробов в Таджикском аэропорту отгружено из Российской Федерации за годы независимости Республики и будет продолжаться, видимо, дальше. Я уже не говорю о таджиках, которые постоянно живут или являются гражданами близких и дальних государств, которые стеснены в своих правах, в развитии своего языка, в выражении своих культурных и мировоззренческих ориентациях. «Ҳичронзада» — это исторически неотъемлемая часть социальной действительности. Но в прошлом она сопровождалась поэтическими жалобами на жизнь, на судьбу, на время, словом, воспринималась как нечто, богом данное. В наше время она сопровождается упорным, каким-то мистическим молчанием или воспринимается как нечто латентное, внутрь загнанное явление, что представляет большую опасность, не только для стабильного развития социальной жизни таджика, но и для сохранения его психо-ментальной целостности. Таджик, в силу своей от природы безмерной доверчивости к своим и чужим людям, гуманистической ориентации в жизни, легко поддается порабощению. Это социально-психологическую черту, между прочим, заметили еще иностранные миссионеры, путешественники и этнографы. Так, английский дипломат и путешественник Ний Илеяс писал: «Нигде в Азии невозможно найти более миролюбивого, безобидного и приятного народа, чем эти таджики с верховьев Окса. Они полностью лишены фанатизма и обладают малой энергией и предприимчивостью, так что как народ они могут быть легко порабощены.» (15) Оставляя дискуссионную часть этого высказывания, следует сказать, что эти замечания Н. Илеяса относятся не только к таджикам верховьев Окса (Аму-Дарья), но и ко всем таджикам, живущим в горах и долинах Зеравшана, Вахша и в своих исторических городах: Бухаре, Самарканде, Фергане, Ходженте и др. Порабощение («Асорат») является едва ли не самым отталкивающем словом в словарном фонде персидско-таджикского языка. Оно в истории таджиков длилось не столетиями, а тысячелетиями, что привело в ряде его исторических и культурных центрах к стиранию идентичности таджиков, к языковому и культурному изменению, точнее, ассимиляции. Выражение «таджики и узбеки один и тот же народ, но говорящий на разных языках» (И.А.Каримов) или слова таджикского советского поэта Б.Рахимзаде о том, что «другие народы легко отличать друг от друга, а вот таджика от узбека вряд ли возможно», хотя они высказаны по поводу добрососедской дружбы, многовековой близости двух разных этнических народов и из благородных побуждений, однако ярко фиксируют «растворение» таджика в иной этнической общности, являющееся своеобразным результатом стирания его идентичности. Четкий и недвусмысленный ответ на этот вопрос в свое время дали еще Фирдоуси в своей поэме «Шахнаме», Насири Хусрав, Камаладдин Бинои, Ахмади Дониш, Лоик Шерали и др. персидско-таджикские мыслители прошлого и настоящего. Не может быть никаких сомнений в том, что порабощение было главной социальной причиной, которая вселила в таджика неискоренимый страх. Страх испокон веков, по словам А.Ф.Миддендрофа и А.П.Шишова, загубил миролюбивого и доброго по натуре таджика. Страх от копыт коней арабов, монголов, безжалостного уничтожения того, что было создано культурой столетиями, всегда сопровождал таджика. Страх ослабил импульс сопротивления таджика против социальной несправедливости. Психо-физиологическое свойство страха таково, что оно на генетическом уровне передается от поколения к поколению и кодифицируется в ментальной и чувственной структуре человека. Страх в скрытом виде и ныне тормозит творческие, креативные, социально-преобразующие способности таджика: как бы не лишиться своей работы, как бы не остаться со своей семьей без куска хлеба, как бы не всплыли на поверхность его бытовые неурядицы, как бы не убили его и родных за смелость и критику властей, как бы не выглядел он одиноким и заброшенным из-за своих неординарных поступков и т.д. Поистине, у страха глаза велики, — гласит поговорка. В менталитете таджика страх, идущий от арабских, тюрко- монгольских нашествий, через репрессии 1937-1939 гг., второй мировой войны, и, особенно, братоубийственной войны 1991-1993 гг., которую по ее причинно-следственным параметрам не назовешь, не иначе как отсутствие культуры, или, как выразился М.Мамардашвили, «отсутствие мысли», (16) а по результатам, как триумф невежества, окончательно атрофировал социальную активность таджика. Страх у таджика приобрел социально-культурный характер и очень четко выражается в тревожных переживаниях, в сознательных и бессознательных поступках, направленных на самосохранение. Преодоление этого исторически детерминированного страха должно совершиться через демократические принципы налаживания социальной жизни, повышение правового и политического сознания современного таджика. В противном случае, таджик не приобретёт иммунитет, устойчивость противостоянию страху, своеволию властей, бесправию, угрозе нищеты и одичания. К социальной характеристике таджика относится и та его черта, что он всеми фибрами души выражает ненависть к богатству и богатому человеку, если еще человек приобрел имущество путем обмана, хитрости, жульничества и махинации. Человек, нечестно ставший богатым, как бельмо в глазу таджика. В душе он, какие только проклятия не пошлет ему. Это, конечно, имеет социально-исторические корни. Таджик никогда не стремился к овладению материальным богатством. Поэтому из его истории мы не знаем ни одного человека, за исключением, может быть, Ходжа Ахрора Вали (ХV в.), тот прославился своей щедростью, мудростью, заботами о неимущих и бедных. Богатыми на таджикской земле были в основном представители других этносов (евреи, армяне, тюрки). Психологическая ненависть к богатству в таджике формировалась веками. Великие примеры этому давали суфии, пиры, шейхи, муршиды и т.д., которые в основном были озабочены созданием и удержанием Духовной империи на всем пространстве Ближнего и Среднего Востока, вплоть до Индии. Духовная империя таджиков (шире — иранцев) продолжалась до конца ХIХ века. Она спасла таджика от полного исчезновения и растворения в иной этнической группе. Ненависть к богатству, культивируемая в прошлой культуре и сохранившаяся прочно в подсознании таджика, и в наше время доминирует во всем его поведении. Она приобрела экзистенциальную подоплеку, которая выражается в инстинкте самосохранения. Таджик, проходя через «варварский» феодализм (если позволено здесь использовать марксистскую терминологию), все-таки сумел сохранить свою идентичность. Но он не прошел «дикого» капитализма, оставаясь в «ложном» социализме без демократических принципов управления государством, без свободы самовыражения, социальной защиты, без права на использование общечеловеческих ценностей. В результате сформировалось такое сознание таджика, которое не дает ему возможность быть уверенным в завтрашнем дне, в своей способности создать новые духовные ценности общечеловеческого масштаба. Таджик потерял чувство этнической общности еще в эпоху правления Насра ибн Нуха как на этническом уровне, так и на уровне личностно-индивидуальном. Стремления великого таджикского философа, ученого, религиозного деятеля Нахшаби в духовном объединении этноса, оказались тщетными и обернулись для него трагедией. Теперь необходимо не одно десятилетие, чтобы культивировать осознание единства таджиков, избавиться от местничества, регионализма, трайбализма и формировать национальный (не националистический) мир. Таджикский национальный мир еще смутно мерцает над горизонтом. Национальный мир, который должен стать основой благополучия, безопасности таджика, находится больше в воображении, чем в реальности. Не боясь попасть в понятийную ловушку, хотелось бы очертить некоторые грани национального мира. Его необходимо понимать не в узком националистическом смысле, а в более широком. Национальный мир — это мир самодостаточности этнически целостного организма на всем протяжении его исторического существования. Национальный мир выступает как осознание своей идентичности во всех сферах общественной, социально-политической, экономической жизни. Это осознание данной этнической общности, естественноисторическое, социально-политическое право на отстаивание общечеловеческих принципов существования. Через национальный мир проявляется дух народа, его высшие нравственно-эстетические принципы, материальные и духовные ценности. Национальный мир — это неумирающий и неистребимый дух народа, который сознательно берет на себя ответственность за прошлое, настоящее и будущее всего этнического организма. Национальный мир не может быть устойчивым, сдерживающим началом, накопителем и стражем материальных и духовных сокровищ, если государственное управление осуществляется на средневековых принципах местничества, кумовства, клана, покровительства личной преданности тому или иному представителю власти. Так и хочется привести здесь пример из книги мудрого визиря эпохи Сасанидов Бузургмехра: «Мудрого визиря спросили: «Как случилось, что такая мощная империя, как Сасанидская, рухнула, несмотря на то, что Вы были одним из ее мудрых и знающих визирей?» «Основных причин было две», — ответил Бузургмехр. «Первая заключалась в том, что Сасаниды важные государственные дела поручали своим родственникам, знакомым, неопытным людям. Вторая — Сасаниды не покупали ученых, мыслящих и талантливых людей за пределами своей империи». Национальный мир основывается на свободном самовыражении и уважении к личности. Социальная и правовая защита человека в национальном мире выступают главными критериями здоровья и сохранности этнического составляющего. Национальный мир это не национальная идея, которая с легкой руки псевдоидеологов в недавнем прошлом была обернута, как чалма вокруг пустой главы, в результате чего обернулась, по словам Акбара Турсона, в «дремучее местничество». Национальная идея может застывать или покрыться ржавчиной, если под ней нет твердой почвы национального мира. С уровня национальной идеи можно упасть в бездну или варварство. Национальная идея, как идеологическая и политическая конструкция, не всегда может стать почвой для национального прогресса, если она связывается еще с авторитаризмом, местничеством, бюрократизмом, экстремизмом. Что касается национального мира, то он, как результат деятельности (материальной и духовной) этноса, на том или ином этапе исторического развития, составляет основу его развития. Без национального мира этнос унесется ветром. В нем глубоко заложены корни этноса. Поэтому на нем можно твердо стоять с поднятой головой и гордиться им. С национальной идеей таджик не может двигаться за пределы своих перевалов, а с национальным миром он может ходить везде. Национальный мир это неофициальный паспорт таджика, который позволяет ему везде и всюду быть таджиком. Образно говоря, национальный мир — это корабль, на котором весь этнос плывет совместно по океану жизни, а не отдельная лодка с близкими и дальними родственниками, земляками, которые пытаются выжить отдельно. Есть люди, для которых понятие «национальный мир» — пустой звук. Для них национальный мир, выражаясь метафорически, лишь пастбище, на которое спешат с потравой. У этих людей потребность желудка выше потребности духа. У них возникает безудержное стремление поглотить все, что есть в национальном мире, затем «блеснуть» не умом, а пузом перед окружающими. Порой мы ломаем голову над вопросом о том, как это могло случиться с таджиками в 1991-1993 годы, когда за их плечами стояли столь мощная духовная культура, городская цивилизация и гуманистические, высоконравственные традиции и принципы? Где та невидимая фурия, где-то глубоко лежащая в подсознании таджика, которая привела к братоубийству, скудоумию, вопиющему местничеству и окончательно дискредитировала таджика перед человеческим сообществом, свела на нет его высокий авторитет, о котором так восторженно писали ученые, этнографы, историки. Сейчас можно спокойно говорить об этом, без какой-либо мысли спровоцировать горячие умы с той или иной стороны. Обычно мы с позиции обыденного, обывательского сознания обвиняем ту или другую стороны, которые активно принимали участие в декультуризации, регионализации, дестабилизации таджикского (национального) хрупкого мира. Но если чуть глубже вдуматься, то можно сказать, что все, что случилось с таджиками, это проявление их беды, истинная причина которой была в той исторической деформации (вернее, разрушении) таджикского мира, которая предпринималась не одно столетие. Фактически таджик был «вынут» и отчужден от общеиранского культурного процесса. То, что случилось с таджиками в 1991-1993 годы, в определенной степени, было связано с тем, что таджики не имели своего города (или городов). Они лишились своей городской культуры, цивилизации, не только при Саманидах, но окончательно в Советское время, а город, как известно, это «глава» и «душа» того или иного этноса, народа. А национальный мир создается и окончательно формируется в городах, а не в селениях и кишлаках. В городах дух этноса, нации концентрируется, осознает свое единство, монолитность, идентичность. Только в городах душа этноса получает свое истинное созидательное свойство и качество, а местничество получает нулевое значение. К моменту печальных событий, Душанбе, как город, нельзя было называть городом в европейском смысле. Его справедливо было бы называть «Золотым кишлаком», чем городом. Это было иллюзия города. Ибо город, где дух этноса, национальный мир получают свое оформление и завершение, нельзя построить за 60-70 лет. Города создаются столетиями, а то и тысячелетиями. Возведение высотных зданий, мечетей, дворцов, великолепных частных домов за короткий срок еще не говорит о создании национального мира, городской культуры. Можно жить и работать во дворце, и в то же время быть цивилизованно ограниченным, духовно нищим. За короткий советский период Душанбе не мог превратиться в город. Даже основными его жителями были не таджики, а русское и русскоязычное население. Таджикский мир, а, следовательно, и осознание своего этнического единства отсутствовали в Душанбе, и таджик не мог стать символом национального мира, этнического единства и самоощущения. Местничество, как феномен отсутствия городской цивилизации и несостоявшегося национального мира, видимо, еще долго будет терзать таджика. Нынешний житель Душанбе, как известно, одной ногой находится в Душанбе, а другой — в кишлаке, но определяющим в его поведении все-таки являются местные, кишлачные, родственные мотивы, а не цивилизованные, правовые и городские. Ныне каждая квартира или дом в Душанбе — это маленький кишлак со своими обычаями, традициями, устоявшимися веками взаимоотношениями. Отсюда же претензии каждого местного «лидера» на власть, неоправданные амбиции, без достаточного уровня городской культуры и понимания сути национального мира. Принципы кишлачного взаимоотношения прямо и косвенно экстра- полируются на государственные и юридические учреждения, в результате чего местничество, бюрократизм адаптируются к новым условиям жизни таджика. Необходимо 4-5 поколений, чтобы Душанбе стал символом национального мира и единства. При попытке набросать эскизы к социальному портрету современного таджика, невольно возникает вопрос: а каково будет состояние или место таджика в современном, ускоренно глобализующемся мире? Какая судьба ждет его после безудержного миграционного процесса и жесткой капитализации всей системы материального и духовного производства, сопровождающегося падением нравственных, традиционных ценностей? Кажется, все идет по Хафизу — все навыворот: глупость в ум, ум в глупость, осёл в шаха, шах в осла, ученый в нищего, бездарный в ученого, честный в раба, раб в коррупционера и т.д. Совершенно понятно и то, что таджик в одиночестве не справляется с «кознями» времени и удовлетворением своих материальных и духовных потребностей. Необходима интеграция и упорный интеллектуальный труд. Но интеграция интеграции рознь. Как бы она не привела к самопорабощению. А если смотреть на портрет таджика на фоне людей цивилизованного мира, скажем, Америки и Европы, даже бывших братских республик, то он опять же выглядит, как мы уже заметили в начале этой статьи, куда более мрачным и жалким. У таджика нет ничего за душой, или, как говорили умные люди, он «гол, как сокол». Он не имеет территориального пространства и крупных промышленных городов, однажды потерявший навсегда, не имеет достаточно природных богатств, чтобы бравировать мускулами (земля, нефть, газ, золото и т.д.), у него нет плодородных земель, тяжелой промышленности, морских и речных портов и т.д. Даже обыкновенная иголка не производится в Республике. Таджику остается только один путь. Пока он не научится «выжимать» сок из своих гор и камней — не жди конца миграции, бедности и унижению. Но для этого нужно интеллект, ум, творческая одаренность. А где их взять? Если нет качества в школьном образовании, высокого профессионализма среди учителей и преподавателей ВУЗов, если кандидатов и докторов наук, хоть пруд пруди, а ученых отыскать трудно. Ведь невозможно же вызывать на помощь из далекого прошлого Ибн Сину, Абурайхана Бируни, Омара Хайяма, Закарийа Рази, Насира Хусрава, Казизаде Руми и т.д., чтобы они научили нынешнее поколение творчески мыслить, а братьев Якуба, Амира и Амру ибн Лайс, чтобы занимались политическими реформами, и вновь приобрести однажды утраченную территорию, довольствуясь лишь зеленью и рыбой, что и в глубоком приятном сне не приснится. А их дух, спрашиваете вы? Этот творческий дух давно подавлен в таджике социальными, политическими, идеологическими, да и просто житейскими и бытовыми неурядицами, длившимися веками. Социальные и политические процессы, которые происходят на местном, локальном и глобальном уровнях, и в которых «вертится» таджик, убеждают, что сознание таджика находится еще в оцепенении, в плену рабских иллюзий и стереотипов. Отсюда свое социальное благополучие и свободу таджик связывает с верховной властью, а не с собственной творческой деятельностью, индивидуальной способностью и жизненной позицией. Пока таджик не освободится от этой иллюзии, он будет плестись в хвосте мировой цивилизации. Сегодня необходимо пробудить в нем дремлющие столетиями от природы духовные силы и способности к творческой и динамической жизни, о которых писали путешественники, этнографы, историки ХIХ и ХХ вв. Ныне стремление создания новых иллюзий о социальном благополучии таджика и его родного очага есть ни что иное, как выдать фантазию за реальность, мечту за действительность. Социальный дискомфорт, скитание таджика ради работы, неуверенность в социальной справедливости должны рассекать сердца таджикских поэтов, писателей, драматургов и живописцев. Но такого рассечения не происходит или оно зашивается белыми нитками шумливой идеологии, которая унаследована еще от недавнего советского прошлого. Спрашивается, в чью обязанность, по законам естественноисторического развития человеческой интеллектуальной способности, непосредственно входит осмысление состояния и жизни таджика в современных непростых социально-политических, экономических, духовных условиях. Конечно, не тех, кто нечестным путем, обманом, силой оружия, наглостью или преданностью власть предержащим приобрел состояние, положение в обществе и беззастенчиво черпает из «сорокаушного» государственного бюджетного котла («деги чилгуша») все жирное (как в таджикской волшебной сказке), а тех, кто именуется интеллигенцией, лицом и красой («зеби миллат») нации. Но вся беда в том, что таджикская интеллигенция, которая формировалась в советское время, и которая должна брать на себя осмысление положения таджика на грани исчезновения, к великому сожалению, частично уже покинула этот бренный мир, а часть ждет своего часа. А новое поколение интеллигенции находится в чувственном и интеллектуальном онемении и не способно извлечь смысл из того, что произошло в давно ушедшей и в недавней прошлой своей истории. По природе своей, таджик — человек верующий, богобоязненный. От богослужения он получает удовлетворение и нравственное доверие своих соплеменников, что, по существу, является похвальным поступком. Но зачастую таджик за богослужением забывает богопознание, о котором писал еще Насир Хусрав. Для богопознания, как известно, недостаточно одной молитвы, ходить в мечеть и поклоняться. Богопознание требует от человека огромных интеллектуальных усилий, творческих действий. Одна вера без интеллектуальных усилий и умственных размышлений не застраховывает от фанатизма, братоубийства, сепаратизма, местничества и других неблаговидных поступков. Для поддержания стабильности и спокойствия общественной жизни необходимо гармоничное сочетание веры и разума. Не случайно сочетание веры и разума было одним из нравственных требований большинства великих персидско-таджикских мыслителей прошлого. Абу Хамид Газали любил повторять тезис — лучше один час поразмышлять, чем семьдесят лет ходить в мечеть и молиться. Мечеть (равно, как и церковь) не является кратчайшим путем к достижению основ современной цивилизации и духовному обновлению, обогащению человека. Мечеть не освежает мыслительную способность человека, а, наоборот, сковывает ее. Трудно утверждать, что мечеть и ее возведение повсюду улучшает социальную жизнь таджика. Может быть, кто-то скажет, что это для духовного оздоровления общества, народа. Но давно известно, что духовное благополучие без материального и социального благополучия — нонсенс. Не в Саудовской Аравии же появилась поговорка о том, что «аввал нон, баъд аймон», а среди таджиков, исконно живущих в единстве с Природой и Богом. Самым опасным для полноценного духовного бытия человека является институализация веры, другими словами, ее бюрократизация и политизация. Это является, своего рода, «скрытым» атеизмом, в отличие от советского «воинствующего» атеизма. Политизация веры дискредитирует религию и отвлекает человека от достижения божественной сущности мирового целого. Современному таджику нужна вера, но, чтобы она была просветленной, жизнеутверждающей, креативно-преобразующей. Сейчас мы не можем говорить, что таджик не имеет своего государства, своей Конституции, своего избранного президента, своих законодательных и исполнительных органов, своих «оппозиционных» партий. Все это, конечно, приобретено благодаря историческому катаклизму — падению Советской империи. Таджикистан — осколок этой мощной империи, где еще ярко блестят прошлые стереотипы государственного управления, людских взаимоотношений. Вышеназванные атрибуты современного цивилизованного общества требуют, несомненно, не только высокого профессионализма, но и правовой и политической культуры. А если нет необходимого уровня политической и правовой культуры, то в обществе возникает почва для отчуждения власти от народа. Хотим мы этого или нет, это — неизбежное явление. А поскольку сознание современного таджика не содержит политический и правовой компонент в их творческо-преобразующем виде, оно остается средневековым, рабским, нетребовательным и недемократичным. Если это так, то не жди еще семьдесят лет даже признаков формирования гражданского и социально справедливого общества в Таджикистане. Хотя таджик по природе своей склонен к обновлению своей жизни, к изменению образа своего мышления, к внутреннему протесту против социальной несправедливости. А как формировать правовую и политическую культуру у современного таджика? Здесь можно перечислять десятки методов и способов, принципов формирования политической и правовой культуры. Но наиболее простым является показ примеров на собственном поведении представителей власти. Насколько высок уровень политической и правовой культуры представителей власти, настолько высок уровень правовой и политической культуры народа. Это и есть краеугольный камень («Санги махак») гражданского и демократического общества. Подытоживая данные соображения, хотелось бы сказать, что речь, по существу, идет о восстановлении и возвращении имиджа таджика, который постоянно дискредитируется в СМИ России и рядом высокопоставленных лиц российского общества. Таджик, как культуросоздающий, высоко духовно ориентированный человек, или, как выразился известный путешественник и этнограф А. Вамбери, «слава и гордость» Азиатского региона, должен занять свое почетное место среди цивилизованных сообществ. Но это, конечно, зависит от социально-политической среды, которая создается вокруг него и в которой формируется его мироощущение и мировоззрение. Известный тюркский поэт и мыслитель Юсуф Хас Хаджиб (ХI в.) в своем известном труде «Кутадгу билиг» («Знание, которое приносит счастье») довольно четко определил и артикулировал цивилизованную роль таджика в регионе. «Если бы таджики не фиксировали и не писали историю в регионе, то мы бы сейчас ничего не ведали о ней».(17) В настоящее время для того, чтобы таджик основательно не скатился на обочину мировой истории и не плелся в хвосте мировой цивилизации, и не «вооружался» веником, лопатой, чтобы привести в порядок улицы и площади чужих городов, необходимо создать разумную, современную социально- политическую, истинно демократическую, а не мнимую, атмосферу для его бытия. Это не утопический дискурс, а имеющий под собой реальные исторические корни. Та духовная, интеллектуальная и художественно- эстетическая «империя», которой обладал таджик в прошлом, яркое тому подтверждение. Конечно, все, о чем говорилось выше — всего лишь эскизы. Моя задача (если перефразировать слова французского просветителя ХVIII века Жан Жака Руссо) — не решение вопроса, а его постановка и актуализация. Что касается решения вопроса, то решать его необходимо совместно. А если эти эскизы возбудили чьи-то мысли и чувства, то задачу свою считаю выполненной.
 
Курбонмамадов А., д-р филос.наук., профессор Таш ГУ, г. Ташкент, Узбекистан